Набег

— Ну уж, впрямь… Кому, как не вам, доподлинно известно, что атаманы часто своих гонцов без бумаг посылают, велят на словах запоминать. Али не так? Потому и нужен тебе был сам казак.

— Бес старый! — Ядвига делано скрипнула зубами. — На дыбу поведешь?

— Може, и на дыбу. Там видно будет.

* * *

Избу с потайной комнатой для подслушивания Василий Модестович повелел освободить и держать прибранной наготове. Инышку же перевели в другой терем, окна которого выходили на двор темницы. Каждый день он видел, как стрельцы куда-то уводят Ядвигу… «Только б не пытали да железом не жгли!.. — просил казак. И в груди у него горячим валуном ворочалось неведомое до ныне чувство. — Ну, какая ты лазутчица вражья! Ты — баба несчастная. Они разберутся, пани! Вот увидишь, все будет ладно!..» Он и мысли не мог допустить о том, что такая красавица, такая небесная может быть врагом московского государя и всего мира православного, как о том брешут караульные стрельцы. Инышка не понимал, для чего его так долго держат в Можайске, когда ратные руки сейчас ой как в Песковатом нужны. Несколько раз он просил казаков, чтобы отвели его к воеводе, но те только подшучивали, но караул держали крепко и не давали казаку ступить шага лишнего.

На пятый день в сенях зашумело. Дверь распахнулась, и вошел тысяцкий. Треснулся затылком о притолоку. Матернулся чуть слышно. За ним вошел, нет, вкатился, будто круглый на коротких ножках Василь Модестович.

— Вот что, казак. Гонец ты справный. Поедешь под Смоленск к воеводе Шеину. Письмо повезешь. — Скряба сел на лавку прямо возле входа.

— Погоди, Иван Прокопич, я же не у тебя на службе, а у атамана Степан Тимофеича. Мне обратно вертаться надобно.

— Ты на службе у Руси Православной. Усек? А в бумаге, которую ты вез, сказано атаманом Кобелевым, что могу я тобой распоряжаться сколь угодно по своему усмотрению.

— Неужто у тебя своих гонцов нема? — Инышка чуть не плакал.

— Есть у меня свои гонцы. Но ротмистр тебя видел, и возница его тебя наверняка запомнил.

— Чего опять на кого-то заблужденья навести нужно?

— А ты понятливый. Но не хотел я, чтобы ты это сообразил.

— А чего тут соображать! Всяко у такого знатного тысяцкого гонцов полон огород. Зачем-то я нужен. А зачем еще, как не для того, чтобы неприятелю сведения иного толка подсунуть.

Скряба с Рукавицей переглянулись.

— Бойкий ты на ум, как я погляжу! — Рукавица почесал лоб.

— Да и побойчее есть! — Инышка покраснел от волнения. — А меня б вы лучше до дому отпустили. Неужто без меня нельзя обманные сведения подсунуть?

— Ты еще ничего толком не услышал, а свое, знай, мелешь да печешь! — Скряба повысил голос. Но уже спокойнее добавил: — Что так, то так! Нужен ты нам, Иныш, со двора кыш, уж прости, брат.

— Дело, парень, государевой важности! — Рукавица снова почесал лоб.

…Хоть бы помыл башку свою! Всё чешет и чешет! Все мозги уже повычесал!.. Инышка еле сдерживался. Ему вовсе не хотелось куда-то мчаться, выполняя государевы задания. И домой ему не хотелось. Пуще неволи хотел он остаться в Можайске. Так сильна была жажда по Ядвиге.

— А как там Карача? — И к татарину у казака стало зреть чувство симпатии.

— Лежит в жару. В себя еще не приходил! — Теперь уже Скряба почесал свой лоб.

— Да что по вам одна вша, что ли, скачет?.. — Казак твердо посмотрел в лицо тысяцкому.

— Ну, коли другого выхода не имеется, то говори уж, Иван Прокопич, все начистоту.

— Да с такими, как ты, и впрямь лучше без обиняков. А то свое, не дай бог, чего удумаешь. Да воротить начнешь. Тут и вовсе не разгребемся.

— Свое-то у меня никак не заржавеет.

— Вижу-вижу. Гонцов своих я уже отправил к государю. Сам понимаешь, с таким делом тянуть нельзя. Думаю, услышит меня Михайло Федорович и вертаться до Москвы начнет.

— А тогда чего ж?

— А то ж! Ты не перебивал бы, мукомол, ядре нать, понимаешь!.. — Рукавица сдвинул брови.

— Не перебьешь, так не вразумишь как след!

— Ладно, Василь Модестович, ты тоже не кипятись! — Тысяцкий шумно выдохнул. — Шляхетские разъезды уже вовсю за спиной нашего войска шныряют. Ждут татарского подкрепления. Чтобы подвести как надо для удара.

— Так, Иван Прокопич… — Рукавица сделал знак воеводе.

— А, ну да… Пенек старый. Чуть не забыл. Мы вот тут подумали с Василь Модестовичем, что надо бы послу государеву имя приличествующее данной ситуации иметь.

— Так у меня вроде есть имя! — Инышка аж привстал.

— С вашими именами казацкими курам на смех да псу на слезу. Как с таким именем перед государем предстанешь? А ну как он тя спросит: как звать-величать, добрый молодец? Че ответишь? Иныш, со двора кыш?

— Э-э, дядя, будь поаккуратнее. Не я то выбирал и не ты. За нас выбрали, вот те пусть и меняют!

— Значит, не хошь государю служить и польску пани сопровождать?

Скряба прищурился.

— Оно, конечно… Ну, ежели вот дело государево. Я так Тимофей Степанычу и передам. — Инышка покраснел до самой маковки.

— Тимофей Степаныч только рад будет, что у его казака имя православное появилось. В общем, как ты там говоришь, Василь? — Тысяцкий посмотрел на Рукавицу.

— Самое родственное по близости звучания выходит: Иннокентий.