Набег

— Они в первую очередь касаются тебя. Скавр арестован по подозрению в измене Римской империи и уже, думаю, казнен. Его гладиаторий, равно как и вся собственность, конфискована в пользу государства. Теперь, иным словом, школа принадлежит Филиппу. Вместе со Скавром арестованы еще около полусотни всадников и патрициев — всех обвиняют в одном и том же: в заговоре, который якобы был возглавлен детьми Гордиана: Авлом Магерием и его женой Фаустиной. Говорят, что Фаустину нашли задушенной в собственной постели сразу после того, как от нее ушел Араб. В Гадрумет, как и во всю Проконсульскую Африку, введены восточные легионы. А это серьезные ребята.

— Цетег, а ты сохранил завещательный документ?

— Конечно, о чем речь! Что касается документов, то они защищены законом. Я думаю, и третий экземпляр точно так же хранится в сейфах префектуры. Но тебе здесь нельзя оставаться. Если тебя заметят, в лучшем случае убьют, в худшем — подвергнут таким мучениям, что пожалеешь о том, что родился. Но независимо от твоей судьбы, судьба твоих денег зависит лишь от документов. На том стоит Рим и этим гордится и похваляется перед другими народами.

— А я и так не очень счастлив от факта своего рождения. Ты мне так и не ответил все же: можешь или нет помочь отыскать Алорк?

— Пошевели мозгами, Ивор. Ведь если Фаустина и Магерий обвиняются в измене, а имущество конфисковано в пользу государства, то Алорк стала личной рабыней Араба, а это уже совсем другое дело.

— Зачем Арабу собственность на краю пустыни, да еще с рабами. Ему что, своих мало! У него полмира в рабстве. Зачем ему моя Алорк?

— Откуда он что-либо знает про тебя и Алорк?

— О, про меня-то ему очень хорошо известно.

— Да, весь город гудел, как пчелиный улей, по этому поводу.

— Как пчелиный улей, говоришь!

— Тебя что-то смущает?

— Да так, ничего. Очень понравилось сравнение.

— Чудной ты, однако. О сравнениях задумываешься. Я бы на твоем месте спасал ноги, уходил откуда пришел. Тебе что, женщин мало? И Алорк лучше не беспокоить: живет себе и пусть живет; не в каменоломнях же она и не жернов крутит на мукомольне. Сколько таких семей, как у вас, разбросаны по земле. И ничего — живут. Терпят, но живут.

— Я даже не знаю, где эта вилла, на которую ее отправила Фаустина.

— Прости, Ивор, я ничем не могу помочь тебе. После того как забрали Скавра, во мне что-то надломилось. Я стал бояться, понимаешь, бояться. Я ведь тоже не один на этом свете: дети есть, мать еще жива. Ради них буду жить, обязан, понимаешь? Поэтому не пойду на риск. Ну, ты только представь себе картину: ланиста Цетег идет в префектуру и интересуется участью какой-то рабыни. Разве трудно разгадать загадку с одним неизвестным?

— Почему обязательно в префектуру?

— А куда? Особняк Магериев передан во временное пользование городской префектуре. Кстати, префект тоже человек новый. А тебе не интересно, что же все-таки говорят про тебя?

— Нет. Ты думаешь, я рискую для того лишь, чтобы побаловать свои уши сладкой речью? Ладно. Я ухожу. Спасибо за все, Цетег.

— Будь осторожен, Ивор. Сейчас не те времена, чтобы так вот запросто шастать по территории школы.

— Ты о себе печешься, ланиста? Можешь не беспокоиться — я тебя не выдам. Еще раз — прощай!

И все же, все же кое-что выяснить удалось, а именно: все пути сходятся в особняке Магерия, ставшем городской префектурой. Ничего себе! Значит, Филиппа стали действительно подозревать в убийстве Фаустины, и он недолго думая обвинил детишек Гордиана в заговоре, объяснив таким образом, почему ему пришлось пойти на крайние меры. Небось еще и рассказал, как к нему это исчадие Аида бросилось с ножом к горлу. Ай да Филипп!

Я возвращался ползком по коротко стриженной траве к пролому. Неожиданно залаяла собака — громко и хрипло, по всей видимости, ошейник душил горло. Лай подхватила другая. Это другие собаки: свои бы узнали. Чужие надрессированы так, чтобы пропустить чужого, но обратно не выпустить. Почему Цетег не предупредил! Я вскочил на ноги и остаток пути до дыры пробежал. Вот уже показалась залитая лунным светом улица. Прыгаю головой вперед, вытянув перед собой руки. Кувырок. Встаю на ноги. И тут же резкая боль в затылке. Тьма бросилась в глаза.

Прихожу в сознание от ударов по щекам — кто-то прикладывается от души. Разжимаю горячие губы:

— Хватит молотить, я ведь не палус тренировочный.

— Очухался, любитель потных мужских органов!

— Чего с ним разговаривать, Апоний. Давай врежем хорошенько этому гитону и пусть катится. — Второй стражник был значительно старше и явно хотел сдать пост без приключений.

— А может, ты хочешь побаловаться, Марций?

— Брось, Апоний. Скоро уже утро, на кой пес он нам сдался, пусть проваливает.

— А если центурион даст лишний день отдыха?

— Да провозимся мы с ним гораздо дольше, чем тебе выйдет прогулка в лупанарий. Посмотри, что с него взять, врежь пару раз, если так уж хочется, и пусть проваливает!

— Вот я и смотрю, что с него можно взять: одет как-то странно — шкуры какие-то.

Я решил подать голос:

— Я могу вам кое-что предложить?