Набат (ЛП)

Анастасия закрыла глаза. Веки горели. Все ее тело пылало. Новости были настолько ошеломительны, что ее плоти хотелось отвергнуть вновь обретенную жизнь и вернуться в прежнее блаженное состояние небытия.

И наконец она задала вопрос, которого избегала с самого момента пробуждения:

— Сколько?.. Сколько времени мы пробыли там… на дне?

Поссуэло явно не хотелось отвечать, но он не вправе был держать это от нее в тайне. Поэтому он сжал ладонь девушки в своей и проговорил:

— Вы были мертвы более трех лет.

Где ты, моя дорогая Мари? Смысл всего моего существования был в том, чтобы заставлять жизнь умолкнуть, но до сей поры я не осмеливался задать себе вопрос, мучивший людей в Эпоху Смертности: а что там, за порогом молчания? Смертные придумали невероятно сложные концепции! Небеса и ад, нирвана и Валгалла, реинкарнации и призраки, а уж подземных миров такое множество, что можно подумать, будто могила — это коридор с миллионом дверей.

Смертные были детьми крайностей. Смерть считалась явлением либо возвышенным, либо непостижимым. Какое смешение надежды и ужаса! Неудивительно, что многие сходили с ума.

У нас, людей постмортального времени, воображение не такое богатое. Живые больше не размышляют о смерти. Во всяком случае, до того момента, когда к ним является серп. Но как только серп исполнит свой долг, траур длится недолго, а мысли о том, что значит «не быть», исчезают, побежденные нанитами, подавляющими всяческие мрачные, бесплодные раздумья. Нам, бессмертным, с нашим неизменно здравым смыслом, не разрешено задумываться над тем, чего мы не можем изменить.

Но мои наниты скручены до минимума, и поэтому я задумываюсь. И снова и снова спрашиваю: где ты, моя дорогая Мари?

— Из «посмертного» дневника серпа Майкла Фарадея, 18 мая Года Раптора

10 Перед лицом угасшего света

Для погибших агентов соорудили погребальный костер, и серп Фарадей, поднеся к нему опущенный факел, поджег его. Пламя разгоралось сперва медленно, а затем со всевозрастающей быстротой. Дым становился все темнее и темнее по мере того, как огонь охватывал мертвые тела.

Фарадей повернулся к собравшимся — Мунире, Лориане и бывшим агентам Нимбуса. Долгое время он молчал, вслушиваясь в рев пламени. А затем начал надгробную речь:

— В течение долгих веков рождение было равнозначно смертному приговору. Быть рожденным означало, что тебя непременно ждет конец. Те примитивные времена ушли в прошлое, но здесь, в этой первозданной глуши, природа по-прежнему держит жизнь в своей удушающей хватке. С невыразимой скорбью я объявляю квазимертвых, собранных здесь, перед нами, мертвыми окончательно.

Наниты-целители облегчат нашу скорбь по погибшим, но еще большее утешение принесет нам память о жизни, которую они прожили. И сегодня я заверяю вас, что эти прекрасные мужчины и женщины не будут ни уничтожены, ни опозорены. Вся их жизнь вплоть до момента вхождения в слепую зону, надо думать, останется в заднем мозге Грозового Облака в качестве мемоконструкта, а я, со своей стороны, буду считать их выполотыми лично мной. Если, вернее, когда мы покинем это место, я почту их память тем, что дам иммунитет всем их родным и близким, — как нам, серпам, предписывает закон.

Фарадей замолчал, давая людям время прочувствовать его слова. В отличие от многих, отводивших взгляды от костра, он смотрел прямо в огонь. Стоял без слез, решительно выпрямившись и глядя, как пламя пожирает тела, — торжественный свидетель, возвращающий погибшим достоинство, которое отобрала у них несанкционированная смерть.

Лориана не могла заставить себя смотреть на костер. Вместо этого она сосредоточилась на Фарадее. Многие бывшие агенты подходили к серпу со словами благодарности. При виде почтения, которое они оказывали этому человеку, Лориана расчувствовалась до слез. Если таких серпов, как этот, много, то, возможно, у Ордена есть еще шанс возродиться после гибели Твердыни. Лориана практически ничего не знала о противостоянии между новым порядком и старой гвардией. Как и всей широкой публике, ей было известно лишь, что внутри Ордена идут какие-то разборки, а поскольку она была агентом Нимбуса, ее эти вещи не касались. Однако на нее произвели впечатление и надгробная речь Фарадея, и то, как неколебимо он смотрел в огонь. Она знала, что он скорбит не только о тех, на кого были устремлены его глаза.

— Вы были близки? — спросила его Лориана, когда народ разошелся. — Я имею в виду с серпом Кюри?

Фарадей глубоко вздохнул, но закашлялся от дыма, поскольку ветер в этот момент внезапно переменил направление.

— Мы были очень давними друзьями, — проговорил он. — А серп Анастасия была моей ученицей. Без них мир станет намного более мрачным местом.