Набат

Повар не поверил ушам своим, переспросил:

— Борща хотите? Правда?

— Ну чего выкатил бельмы? — Веревкин уперся руками в подоконник: — Мы не брезгуны.

— Сказано тебе, клади погуще да пожирней, ишь руки дрожат… Отчего все ваше поварское отродье такое жадное?

Яша оглянулся на друзей.

— Петро, чего ворон ловишь, дурень. Славка, не зевай.

Красноармейцы сохраняли строй, ничем не проявляя своего отношения к происходящему.

Долговязый зачерпнул черпаком из котла, ловко наполнил выстроившиеся котелки ароматным варевом.

— Милые, ешьте, голубчики! Всю жизнь буду вам благодарен, — угодливо лепетал повар.

— Врешь, это ты сейчас добренький, а завтра зверь-зверем будешь. Ишь, расшаркался, — Яша обеими руками взял котелок.

— Да что ты? Вчерась я тебе добавку дал.

— Дал на донышке.

Прежде чем уйти, Яша переспросил:

— Это ты для одного навалил или на весь взвод?

Веревкин уселся за длинный, сколоченный из грубых досок стол и молча принялся за еду.

— Разрешите, товарищ сержант.

Яша затанцевал на месте, поспешно поставил котелок на стол и подул на пальцы.

Рядом с ним сел Асланбек, потом Петро, Слава и все, не мешкая, навалились на борщ.

Внимание бойцов отвлекла открытая машина командира полка: комиссар стоял рядом с шофером, сложив руки на ветровом стекле. Бойцы оживились, поваров же как ветром сдуло.

Не прерывая еды, Слава смотрел исподлобья, радуясь случаю увидеть еще раз отца.

Машина резко затормозила у столовой. Комиссар, ни на кого не глядя, размеренным шагом прошел к раздаточной, позвал повара и, когда появился долговязый, негромко спросил:

— Мне доложили, что вы работали шеф-поваром в ресторане «Москва»? Так ли это?

— Так точно, товарищ полковой комиссар! — вытянулся повар, а у самого язык заплетается. — Разрешите доложить, в сушеных помидорах оказались овощные черви, и бойцы отказались принимать пищу.

У бойца, что стоял рядом с ним, комиссар без слов взял котелок, протянул повару:

— Можно пообедать у вас?

Долговязый захлопал глазами, не зная, что подумать, несмело взял котелок, повертел.

Придвинулся Петро к Славе, прошептал:

— Эй, ложку мимо не пронеси.

Снова наклонился Слава над котелком, ел быстро, небрежно пережевывая.

— Сверху, сверху наберите. И ложку, пожалуйста, дайте.

Бойцы протянули ему ложки, и он выбрал деревянную, разукрашенную.

— Красивая вещь, только маленькая, — вернул ее. — Мне бы побольше.

Нашлась и такая.

Отложил Слава ложку, взял обеими руками хлеб, разломал не спеша на кусочки. Что собирается делать отец? Уж не ругать, конечно, повара.

— Ну, это еще ничего, терпимо. По едоку и ложка. Или по работнику?

Вокруг засмеялись: боец был ростом невелик. Смеялся и Слава, даже откинулся назад.

Один за другим потянулись бойцы к окну.

Покончив с борщом, комиссар поднялся и, пожелав всем приятного аппетита, уехал.

— Понял? — спросил Петро у Ганькина.

— Угу, — дожевывал Слава.

— Вот так, выкусите! Думали, комиссар приготовит вам отбивную из повара? Чего захотели.

Никто не откликнулся на Яшину тираду.

— Ха-ха! Нам досталось по полному котелку, а вам с гулькин нос. Не будете в другой раз выпендриваться. Ишь, господа, подумаешь, овощные червячки.

— Лопает, ажник уши ходят, — хохотнул кто-то.

— Смотри, не объешься.

— Не изволите беспокоиться. Пусть брюхо лопнет, чем добру пропадать, — воскликнул Яша.

Он еще ниже склонился над котелком.

— Пожалуй, все не осилю, оставлю на ужин, не протухнет. Правда, Слава?

В ответ Слава улыбнулся, скребнул ложкой по дну котелка.

10

Аульцы собрались на нихас. Тасо устроился на камне, прогретом за день солнцем. Рука у него была просунута под кожанку и лежала на впалой груди: так он легче переносил кашель, сухой, надрывный.

Говорила Фатима быстро, горячо, все напряженно ее слушали:

— Не выучись я на трактористку, давно бы ушла или в город на завод, или на фронт… не пускают. В городе трудятся и днем, и ночью. Как-то и мы должны помочь этим людям. Давайте привезем детей. Пусть у нас живут, пока война. В Цахкоме в каждом доме корова, а в городе хлеб дают по карточкам…

Собравшиеся заговорили без оглядки на старших, Дзаге не остановил их, не удивился и Тасо, против обыкновения не вмешался!

Вперед шагнула Дунетхан, протянула руку к Дзаге.

— Я… Можно? Хочу сказать… Не осудите меня, люди хорошие… Я возьму десятерых… Как за своими внуками буду смотреть. Теперь мы все родные. Одна у нас беда, одно горе! Я так говорю: поехать надо в город!

Раздались голоса:

— Завтра же!

— Зачем ждать завтра?

— Так, так!

— Правильно!

Раскраснелось лицо Дунетхан, из-под платка выбились волосы, не замечая того, приблизилась к старикам. Обратилась к ним.

— Дзаге, направь меня…

И тут она спохватилась, смешалась. Впервые Дунетхан назвала вслух имя старейшины. Повернула назад, укрылась за чужими спинами, попятилась. Дзаге вернул ее.

— Невестка, иди сюда, — позвал он.

И Дунетхан снова предстала перед ним. Теперь уже смущенная, с опущенной головой.

— Ты сказала то, что думали мы, ваши старшие. Спасибо тебе! Я так говорю: тебе ехать с Фатимой в город. А как думает Тасо, наш бригадир?

Тасо приподнялся со своего места, но не успел произнести и слова: закашлял.

На нихасе наступила тишина…