Набат

С тех пор, как в жизнь ворвалось горе, она старалась не думать об этой комнате, и все-таки, нет-нет, да и заглянет туда, правда, не переступая порога, потому что сразу же начинали душить слезы. Разве могла она спокойно смотреть на застланные кровати? У среднего окна стоял широкий стол на толстых квадратных ножках. Перед самой войной Хадзыбатыр купил его в городе. Слева от стола — шкаф с застекленными дверцами. На полках книги…

Однажды она не выдержала, вошла. О, лучше бы ей провалиться в ту минуту сквозь землю! Почудился ей озорной смех ребят, голоса и, глотая слезы, она выбежала из комнаты. В тот день Дунетхан плакала в последний раз. Даже в черный день, когда Тасо принес новую похоронную о смерти теперь уже старшего сына, она не проронила слезы.

А было это так.

Тасо вернулся из района с почтой, и, странное дело, он шел впереди коня, уронив голову на грудь, припадая сильно на ногу. Его заметили аульцы и упорно не уходили, ждали, пока войдет в аул. Они поняли: раз у бригадира палка с левой стороны под мышкой, значит, несет кому-то черную весть. Кому?

Горе, обойдя аул, постучалось в дом Каруоевых.

Недаром говорят в народе: «Пришла беда — открывай ворота». Погиб Созур. Люди оплакивали его. За ним старшего — Батако.

Как она мечтала: вот вернется Батако, женится, даст дорогу братьям, подарит ей внуков.

Слезы аульцев были ей утешением, а у самой резче обозначились глубокие борозды вокруг упрямо сжатых губ. Она отказывала себе в еде, спала на глиняном полу, подстелив войлок. Часами лежала Дунетхан с открытыми глазами, в каждом шорохе чудились шаги сыновей. Они являлись ей во сне, и с укором смотрели на нее, как бы говоря: «Не щадишь себя? А ты должна жить, чтобы дождаться нас, встретить у калитки. Мы не погибли, не верь бумажкам». И она ждала.

Однажды утром ей пришло в голову отправиться в город, в госпиталь, понести гостинцы раненым. Если кто-то из ее сыновей окажется в госпитале, не дай бог, конечно, то, наверное, найдется женщина, которая не оставит его без заботы.

Целый день варила кур, пекла пироги, уложила в хордзен сыр, копченую баранину, когда стемнело, никому не сказав, вышла во двор. Здесь ей представилось, что стоит уйти из дома, как заявятся сыновья. Вернулась в дом с охапкой сухих дров, сложила у очага, настрогала лучинок, достала новый коробок спичек, заменила воду в чугунке, проверила, есть ли в солонке соль. Обошла вокруг сакли. До калитки рядом с ней прошагал пес.

Выщербленный месяц свесился над землей.

Шла быстрым шагом, намереваясь к полуночи выйти из ущелья, хотя сама не знала, почему именно до полуночи. Ее нагнал грузовик, и она прижалась спиной к скале. Машина за машиной проходили мимо. Уставшая, добралась до родника.

Здесь отдыхали красноармейцы, курили, запивая густой дым махорки ключевой водой.

— Здравствуйте, — приветствовала их Дунетхан.

Бойцы ответили дружно:

— Здравия желаем!

— Куда, мамаша, путь держите?

— В госпиталь иду.

— К мужу?

— Нет.

— Сын ранен?

— Чужие сыновья.

— Счастливого пути, мамаша. Спасибо тебе!

В Цахком приехали из военкомата и мобилизовали еще шесть человек. Велели собираться и Джамботу: «Через час быть готовым!»

Жена уложила ему пару белья, вязаные носки, три лепешки, тяжелый круг сыра, полкурдюка, бутылку с аракой да завернула соль в тряпицу.

Она стояла у выхода, сложив руки на груди под шалью, и с тоской смотрела на него. Ей хотелось разрыдаться, но не было слез, и она лишь горестно вздыхала. Муж сидел у очага перед треногим столиком и, покончив с едой, сжал руки в кулаки.

За порогом мычал теленок, чем-то были вспугнуты ягнята.

Наконец, Джамбот поднялся, спросил у жены один коробок спичек и вдруг резко выкрикнул:

— Принеси все спички и положи в хордзен побольше соли.

Он забегал взад-вперед, а жена оставалась на месте.

— В горы уйду! — произнес он.

Остановившись возле нее, вытащил кинжал, снова вложил в ножны:

— Не дождутся они меня в армию!

— А дети! — ужаснулась Разенка.

— Что дети? Кушать нечего? Дети. Ха! Разве я их кормлю с ложечки? Какая им разница, куда я уйду?

— Позора не боишься!

В эту минуту муж был ненавистен ей. Если до сих пор Разенка боялась одного его взгляда, то теперь готова была бросить ему в лицо все, что думала о нем.

— Молчи! Ты хочешь, чтобы я отправился воевать? Пошел на фронт? А если немцы придут в Цахком? Спалят мой дом!

— Не смей! Остановись! Побойся бога, — Разенка шагнула к мужу.

— Уйди, дура! Не твое дело.

— Мое. Всю жизнь молчала. Не могу больше! Подумай о детях, — несчастная женщина обхватила его ноги.

— Уйди, рожденная от собаки.

— Не пущу, — голосила жена.

— Убью!

— Прокляну тебя. Ох-хо…

— У-у, безумная.

— Повешусь… на нихасе. Дочь на фронте, Асланбек…

И тут Джамбота затрясло. Залина! Асланбек! На фронте его дети. Дочь поехала к нему. Они… Нет, нет, он найдет Асланбека, он помешает, он все расскажет… Успеть бы… Брат и сестра… Его дети, в них одна кровь… Его кровь. Как хорошо, что он узнал его адрес. Полевая почта… Найдет.

В безумной ярости Джамбот ударил жену кулаком в открытое лицо. Но Разенка не застонала, только выкрикнула:

— Бей! Еще…

С улицы позвали:

— О Джамбот!