На златом престоле

На том и порешили. Совет был окончен. Изяслав и его спутники не мешкая покинули угорский лагерь. Геза во главе пышной свиты, разряжённой в ромейский аксамит[95] и парчу, в кафтаны из драгоценных лунских[96] и ипрских[97] сукон, на конях с дорогой обрудью[98], проводил его до подножия холма. Обратно он возвращался мрачный и озабоченный. Сидя на вороном аргамаке[99], в обитом серебром седле с высокой лукой, он недобро взирал за реку. Там в туманной дымке видны были дубовые крепостные стены Перемышля. Угрия ввязывалась в дело, не сулящее особых выгод. Но отступать, рушить данные клятвы король не хотел.

В лагере горели костры, готовилась еда для воинов. Стучали топоры — стан обносился частоколом из остроконечных кольев. В шатрах притихли, затаились вельможи. Кое-где раздавался звон оружия и доспехов. Высоко в небе реяли хоругви и бунчуки.

— На заре выводить полки! — обернувшись, резким голосом недовольно бросил Геза бану Белушу и, ударив боднями коня, взмыл на вершину холма.

ГЛАВА 6

Молодой Избигнев Ивачич с тревогой всматривался в синюю сумеречную даль. Внизу тихо плескался Сан, уже можно было рассмотреть в тусклом свете извивающуюся змейку воды. За рекой пологой цепью чернели длинные холмы, пустынные, густо поросшие молодой травой. Днём отсюда, с правого берега, открывался дивный вид, но сейчас, в эту беспокойную предутреннюю пору не о красотах думалось Избигневу. Волнение охватывало девятнадцатилетнего парня, никогда ещё не приходилось ему участвовать в жаркой сече, и вот нынче... Доведётся ему принять боевое крещение. Такова судьба, таков удел всякого княжьего отрока. Успокаивал сам себя, вспоминал напутствие отца, говорившего: «Не ты первый, не ты — последний», но всё одно — предательски подрагивали в волнении длани, когда напряжённо вслушивался в царящую вокруг тишину и глядел на чёрные холмы и поблескивающие в свете пробуждающегося дня небольшие болотца, повсюду разбросанные на низком правом берегу Сана.

— Светает. Сейчас, верно, пойдут, — хрипло проговорил вполголоса стоящий рядом с Избигневым тысяцкий[100] Держикрай.

На востоке быстро всходило солнце. День обещал быть тёплым и ясным, ни тучки, ни облачка не было заметно на светлеющем небосклоне. Розовая заря залила восходнюю сторону неба, в ярком свете её засверкали булатные шеломы галицких ратников. Слева вдали заструились под ветром стяги союзных болгар и сербов. Ночные стражи принялись громко перекликаться.

Уже когда диск солнца выкатился из-за холмов и темнота окончательно отступила, тишину утра оборвал, нагло, резко и яростно, громкий звон литавров. Ему вторило басистое рычание боевых труб.

— Угры вышли! — крикнул Держикрай.

Избигнев увидел, как на вершине широко раскинувшегося за рекой холма появились ратники в кольчатых доспехах, в плосковерхих булатных шапках, конные и пешие. Высоко вверх взвилось белое знамя с золотистыми ангелами и короной святого Стефана.

— Стяг подняли. К сече изготовились, — промолвил кто-то из отроков.

— Избигнев! Скачи ко князю. Передай: угры поднялись! — приказал тысяцкий.

Отрок незамедлительно взмыл в седло. Конь, недовольный столь резким движением всадника, обиженно заржал, забрыкался, покосился на Избигнева тёмным осуждающим глазом, но, после того как отрок тихонько похлопал его по шее, немного успокоился и быстрой рысью понёс его вверх по склону.

Тем временем за Саном чуть в стороне от королевских полков показались ратники Изяслава. Избигнев разглядел голубой киевский стяг с ликом Михаила Архангела. Видно было, как от основного войска отделились два небольших отряда и подъехали к самой реке.

«Броды осматривают», — понял Избигнев и боднями поторопил коня.

Князь Владимирко, в золочёном остроконечном шеломе с наносником, с кольчужной бармицей[101], закрывающей шею и плечи, и дощатом доспехе[102] с фигурными пластинами, украшенными спереди чеканным узором в виде листьев аканта, сидел на раскладном стольце[103].

— Княже! Угры вышли. И Изяслав такожде! — Голос Избигнева взволнованно прозвенел в свежем утреннем воздухе.

— Вижу! — коротко и резко отмолвил Владимирко. Весь подобравшись, он сверлил взглядом холодных жестоких глаз собирающиеся вражеские полки.

Довольно долго князь сидел, замерев, без движения, размышляя, как теперь поступить.

Наконец, он обернулся к скромно стоящему в сторонке Избигневу.

— Ивана Халдеича сын! — признал князь юношу. — Добре. Будешь сегодня посыльным. Сей же час скачи к воеводе Серославу. Передашь, чтобы на бродах стрелами угров и киян держали. Пускай оставит там немного людей, а с остальными отступит на холмы. Тамо укрепимся, заборолы[104] сделаем. Удержим ворогов.

Бывалый ратоборец, князь Владимирко прекрасно понимал, что в прямой сшибке ему не устоять, слишком велики силы были у Изяслава и Гезы. Только одно мог он теперь: сдержать вражий натиск, отбиться, не дать киевскому князю и его союзникам добраться до Перемышля.

Избигнев тотчас ускакал выполнять его повеленье. Владимирко отдал распоряжения другим отрокам и приказал подвести коня.