На земле и в небе

Центральный аэродром в те годы был центром авиационной культуры, на нём размещались: авиашкола, НОА (Научно-опытный аэродром), психофизическая лаборатория, ремонтные мастерские самолётов, ангары завода №1. Затем стали строиться испытательные станции наших авиаконструкторов и первый гражданский аэропорт. Таким образом, всё, что появлялось нового, было на виду и мгновенно докладывалось дальше.

Вскоре мне удалось блеснуть ещё раз. В Голландии была закуплена партия «Фоккеров» C-IV. Это был двухместный самолёт-разведчик и одновременно бомбардировщик. Воинская часть, стоявшая на нашем аэродроме, была уже оснащена этими самолётами. Лётчиков знакомил с машиной и выпускал в самостоятельный полёт наш инструктор - Николай Петрович Шебанов, блестящий пилот. Н.П.Шебанов на «Фоккере» C-IV, кроме крутых виражей, ничего не показывал. Но вот и к нам в школу, наконец, дали для переучивания этот самолёт. Он попал в мой ангар. Представитель фирмы «Фоккер», пожилой седой немец, хорошо по-европейски одетый, как-то поинтересовался: кто полетит первым на их самолёте. Ему показали на меня. Я тогда был одет более чем скромно: на голове - папаха из нитяных смушек (Смушка - шкурка молодого ягнёнка, имеющая завитки шерсти, разнообразные по размерам, блеску и рисунку.), кожаные куртка и брюки, и русские валенки. У немца на лице появилось слегка «кислое» выражение. Об этом мне много позже сообщили ребята-механики. Но когда мне предстоял интересный полёт, я ходил, не чувствуя земли под ногами. Предварительно я узнал, какова прочность самолёта, а остальные данные мне уже были известны. Я решил ошеломить немца, чтобы он в один миг переменил мнение обо мне. С нетерпением я ждал окончания сборки и готовности самолёта к первому полёту. Наконец желанный миг настал. Предстоящий полёт был, как всегда настолько от начала до конца обдуман мною, что казалось, я уже совершал его несколько раз. О, пыл воображения!

Вырулив на старт, я дал полный газ и, как только самолёт оторвался от земли, начал спираль с большим креном, сначала влево, а затем энергично переходя вправо. И так пока не набрал 250 метров. Быстро поставив самолёт в горизонтальный полёт, я сделал переворот влево, из переворота перешёл в петлю, из петли - в правый переворот, и снова две петли подряд. Высота стала 50 метров. При выходе из петли я поставил самолёт в левый вертикальный крен и, скользнув, - переложил в правый. После этого скользнул до выравнивания на посадку.

Полёт был весьма кратковременным, но эффект - поразительным. Подрулив к ангару, я сошёл с самолёта. Первым меня встретил немец. С улыбкой на лице, весьма довольный и одновременно удивлённый, он тряс мою руку. Подарил мне на память какой-то необыкновенный карандаш, зажигалку и что-то восторженно лепетал на немецком языке.

В ШКОЛЕ СТРЕЛЬБЫ И БОМБОМЕТАНИЯ В СЕРПУХОВЕ

Весной 1923 года (по другим сведениям - в марте 1924 года.) лучших инструкторов Московской школы, в число которых попал и я, вдруг направили в город Серпухов для обучения и экстренного выпуска нескольких групп учлётов. Для меня это было большим огорчением. Я в то время уже почувствовал, что такое новый самолёт, что такое прогресс в технике и творческие возможности его использования. Я добился лишь одного обещания начальства, что осенью меня снова вернут в Москву.

Сел я в свой «Мартинсайд», захватил комплект белья, поставил, прикрутив сзади себя, банку варенья, чтобы по прилёте с горя попить чайку (тогда я ничего не пил, кроме молока и чая), и полетел. Русские, как известно, во всех случаях пьют чай… Я вспомнил анекдот о том, как Вильгельм II, приехав на фронт, решил сам убедиться в эффекте атаки густыми колоннами. Атака была отбита. Наблюдая за окопами русских в бинокль после атаки, Вильгельм спросил:

– Что это за дымки поднимаются повсюду над окопами русских?

Ему ответили:

– Это русские пьют чай.

Что ж поделаешь, и мне ничего не оставалось, как только уповать по прилёте на чай.

Прилетев на аэродром в Серпухов, я опустился на заливной луг с мягкой нескошенной травой, как на перину. Подрулил к ангару. Механики давно меня дожидались, приняли самолёт, а я с маленьким чемоданчиком и вареньем пошёл в монастырь, в котором был расположен личный состав школы. Меня пригласил к себе один семейный старый инструктор. Мы сразу сели, как водится, за чай, и я поставил на стол свою банку варенья. Напившись чаю, я попросил разрешения ознакомиться с окружающей обстановкой. Меня, по правде говоря, не очень устраивало гостеприимство в семейном доме. Но мне повезло: как только я вышел во двор монастыря, то услышал сзади окрик и увидел Николая Константиновича Анчутина. Он сказал:

– Слон, идём ко мне! У меня отдельная келья и я один-одинёшенек, есть лишняя кровать и примус. Молочница приносит молоко, а Дуняша убирает келью.