На земле и в небе

Наконец, исключительную роль в моём воспитании сыграла предоставленные мне родителями, особенно отцом, свобода и самостоятельность, а это, несомненно, способствовало развитию творчества, инициативы и потребности к работе. Вспоминаю, что поощрение отцом разносторонности и многообразия физических увлечений и упражнений не могло не развить очень нужное, а может и одно из главных для моей будущей профессии, качество - способность к быстрому освоению координации движений (действий) и быстроту реакции. В этом-то и заключён смысл рассказа о детстве. Именно от этого и зависело моё быстрое и успешное освоение полётов. Первый самостоятельный вылет я совершил через 1 час 43 минуты полётов с инструктором, в то время как мои сверстники вылетели самостоятельно лишь через 2 часа 45 минут полётов с инструктором.

Не могу обойти молчанием происхождение нашей фамилии - Громовы. Предание это передавалось из поколения в поколение. Мне его рассказал отец. Во Владимирской губернии один мужичок пахал землю, распевая песни. Проезжавший мимо барин, услышав его голос и само исполнение, забрал его в Петербург и определил в певчии в какой-то собор. Новый певчий поражал силой своего голоса. Когда он брал «форте», то звенели стёкла в соборе. Там и дали ему фамилию - Громов. Позже он был даже возведён в какой-то духовный сан. Несколько поколений наследовали духовное звание, но последующие стали гражданскими чиновниками.

Сейчас, когда я пишу эту книгу, я ясно вижу, что в моём духовном облике унаследованы некоторые характерные черты и отца и матери. Отцовских, правда, больше. «Яблочко от яблоньки недалеко падает».

Отец мой - Михаил Константинович Громов - рос и учился в Твери, в семье дворянской интеллигенции. Во время учёбы в среднем учебном заведении у него проявились большие способности к музыке и рисованию. Человеком он был творчески одарённым. Десяти-одиннадцати лет, услышав на городском бульваре музыку, он прибегал домой и очень точно воспроизводил на скрипке услышанное. В 8-м классе гимназии он нарисовал стрельца, да так хорошо, что его картина была вывешена в актовом зале гимназии. Вспоминаю, что все Громовы обладали в какой-то степени способностями к рисованию.

После гимназии отец поступил в Московский университет на медицинский факультет. Каникулы он обычно проводил у своих родных в Твери, где и встретился с моей матерью - Любовью Игнатьевной Андреевой.

Она была из крестьянской семьи. Мой дед, её отец - Игнатий Андреевич Андреев - был малограмотным, он мог лишь ставить свою подпись; а бабушка, любимая моя - Домна Спиридоновна - была совсем неграмотной. Жили они в 25 километрах от Твери, в сельце Терёбино. Из десяти их детей мать моя родилась вторым ребёнком и, когда подросла, убежала из дому в Петербург, чтобы получить образование. Там она окончила акушерские курсы, вернулась в Тверь и повстречалась с отцом. Вскоре они тайно обвенчались. Тайно, потому что это был «неравный» брак. Узнав об этом, родные отца отвергли тогда их брак и ничем не помогали сыну-студенту. Отец зарабатывал уроками, а мать - акушерством. В эти времена им было очень трудно жить с двумя детьми: у меня была сестра Софья, на полтора года старше меня. Когда я родился, меня укладывали не в детскую кроватку и не в коляску, а в бельевую корзину.

Родители мои «стали на ноги» лишь тогда, когда отец окончил университет и стал военным врачом, получив направление по службе в Калугу. С этих пор финансовые дела семьи стали поправляться.

Я помню себя с трёх лет: помню, как, держась за руку матери и гуляя по улицам Калуги в синей поддёвке, подпоясанной красным кушаком, я распевал свою любимую песню «Потеряла я колечко, потеряла перстенёк…»; помню, как мы ходили с матерью в гости, где у меня завелась нежная дружба с четырёхлетней девочкой. Её звали Надюсей. У Надюси была игрушка, совершенно меня покорившая: серый конь, на которого можно было садиться верхом и качаться, как на кресле-качалке. С той ранней поры страсть к лошадям вспыхнула и зажглась непреодолимо.

Вскоре из Калуги отца перевели по службе в военный городок Мыза-Раёво, в полутора километрах от станции Лосиноостровская (её иногда называли Лосинка). Мне было тогда три с половиной года. По приезде на станцию меня, сонного, отец взял на руки и перенёс из поезда в казённую пролётку, а мать вела сестрёнку за руку. Было темно, шёл мелкий осенний дождь. В одном километре от станции был переезд через железную дорогу на её правую сторону (от Москвы), а дальше я заснул и проснулся на другой день уже в городке Мыза-Раёво. С той поры знакомство с семьёй Надюси продолжалось лишь в письмах и редких их приездах в Москву. Несколько позже, когда я уже научился писать (лет в семь), мои чувства к Надюсе ещё сохранялись. Я послал ей как-то открытку, на которой был изображён малыш, вроде меня, гадавший на ромашке, обрывая лепестки цветка: «любит - не любит». Она ответила мне тоже открыткой, на которой девочка вынимала из ушка серёжку со словами: «Для милого дружка - серёжка из ушка». Но потом эта милая детская дружба постепенно угасла…