На задворках "России"

Ну, а Василевский по-прежнему обозревает текущую прессу в разделе "Периоди­ка", при случае рассказывая о самом себе — трогательно, но как-то болезненно: "Бе­зотносительно к содержанию статьи необходимо отметить, что этот Андрей Василевский — совсем не тот Андрей Василевский, который главный редактор "Нового мира" и составитель "Периодики", а какой-то совсем другой Андрей Василевский..."

Дописывая эту хронику, я будто сбрасываю с плеч невыносимый груз. Могу еще сравнить свое состояние с поправкой после долгого тяжелого отравления. Только теперь, спустя два года после расставания с "Новым миром", начинаю распрямляться и дышать свободнее, вновь испытываю обыкновенные радости и огорчения, простые чувства живого организма...

Слава Богу, я еще живой! Хотя, конечно, уже не тот, что был раньше.

Сергей Павлович Залыгин писал: "Моя демократия — это моя демократия и, веро­ятно, ничья больше. В том-то и дело, что она у каждого своя".

Не исключаю, что некоторым изображенным здесь лицам захочется оправдаться: "А я делал или говорил это не потому, а вот почему"; "а я имел в виду другое". Кое-кто, наверное, крепко обидится и даже попытается "свести счеты". Я к этому готов.

Но есть и еще ожидание: как знать, может, кому-то я открыл глаза на неведомые ему прежде факты, помог избавиться от искренних заблуждений, взглянуть на себя и окружающих непредвзято, принять другую логику событий? Кто-то, может, меня еще и поблагодарит в душе? Робкая надежда, но она существует, без нее я не осилил бы такого труда.

Перефразирую Залыгина: моя правда — это моя правда. Если у кого-то есть своя, отличная от моей, мне будет интересно ее послушать.

Когда-нибудь про это напишут настоящий авантюрный роман. Можно вообразить, в каком блистательном ореоле предстанут перед читателями хитроумная и отчаян­ная девчонка Хренова или таинственный Рафик Зелимханов, сколь пленительными покажутся в изображении настоящего мастера загадочная улыбка и акварельный румянец Розы Банновой — женщины, рожденной править и повелевать, какими нео­жиданными чудачествами порадует старик Залыгин и до какой черной низости дой­дет Андрюша Василевский...

Достанет у автора красок и на меня, уж будьте уверены!

Впрочем, едва ли кому-то будут интересны наши имена, подлинные и сочиненные. Каждое новое поколение станет приставлять к нарисованным фигурам свои лица. Никто не поверит, что такое было, могло когда-нибудь происходить на Земле, но все равно будут читать и читать, снашивать страницы до дыр, и даже у самого твердоло­бого скептика наверняка проснется невольная зависть к этой яркой, разгульной, ни в чем не знавшей преград жизни.

Поверите ли, я и сам всех без исключения моих героев (как литературных героев, конечно) давно люблю, просто обожаю. Любил еще тогда, когда ежедневно сталки­вался с ними лицом к лицу, — вероятно, это-то и помогло мне сохраниться. И сам себе, заканчивая эту книгу, едва ли уже не завидую.

Действительно, не всякому выпадает столь лихая пора. Нашим потомкам придет­ся судить о ней по воспоминаниям да художественным вымыслам. И только мы, все это пережившие (кто-то с выгодой для себя, но большинство с невосполнимыми по­терями), реально представляем, чего это стоило — каждому из нас и всем вместе.

Об этом я и пытался рассказать в моей книге.

Ноябрь 1999 — май 2000 г.