На всю дальнейшую жизнь

Тишина. Даже ветер притих, затаился в зеленых вершинах парка — прислушивается. Роману показалось, будто весь мир навострил уши, как перед грозой. И в этой всеобъемлющей тишине Сима проговорила:

— Я бы и привыкла, замерла бы, как муха в пыли. Если бы он не толкнул тебя с плотины.

Вот этого Роман не ожидал. Ему и в голову не приходило, что он попал в беду по чьей-то злой воле или, вернее, по безволию, что еще хуже.

— Нет, — сказал Роман, — совсем не так все было. Я сам кинулся.

— Именно так. Если бы не ты, то другой бы кинулся. Ребята у нас отважные. А если бы ты погиб, то никому бы и в голову не пришло назвать Стогова убийцей. Так уж у нас водится. Наоборот, вон даже в газете напечатали: «Расчет и смелость». Это он, оказывается, все рассчитал и пошел на смелый риск.

— Да так оно и было, наверное.

— Нет, не так было оно, и ты это знаешь сам. Господи, почему все вы такие жестокие? Даже сами к себе жестокие. Почему?

— Нет, было именно так, — стоял на своем Роман. — И расчет был, и риск. Плотину-то построили. Вон она какая стоит. А кто ее спас — разве это так уж важно? Отстояли, вот что главное.

Сима хотела еще что-то сказать, потому что было видно, что нисколько он не убедил ее, но тут в конце аллеи появился Кабанов — старый актер.

Кабанов очень спешил, он бежал по аллее, размахивая большой соломенной шляпой.

— Вот вы где сидите, что же вы!

Сима схватила Романа за руки:

— Ох, все я забыла. Ну, сейчас будет! — Она сорвалась с места и на ходу прокричала: — Через пять минут прибегу! Роман, ты с нами? — Исчезла.

Актер, обмахиваясь шляпой, сел на ее место. Он уже успел загореть, и его чистое лицо розово лоснилось на солнце. Сел и заговорил:

— Сегодня три года, как убили Колю Марочкина. На его могиле народ собирается, каждый год в этот день. На Зеленых холмах.

Роман сказал:

— Зеленые холмы. Там прошло мое детство. И юность. Я с вами.

— Сил-то хватит после болезни? Да тут недалеко, а в степи сейчас самое лучшее время. Расцветает степь — ничего нет красивее на свете Зеленых холмов.

Из кармана брезентового пиджака он вынул аккуратно сложенный платок и вытер не то пот, не то слезы. Наверное, слезы, потому что мстительно заговорил:

— Жесткость — это свойство людей низменных, у которых нет ни в чем уверенности, ни в себе, ни в своем деле, а значит, трусливых. Жесткость — это отвага отчаявшихся трусов.

Сима и в самом деле явилась очень скоро. Она надела кремовое в розовых и черных цветах платье, кажется, ситцевое или шифоновое, Роман в этом совсем не разбирался, но ему показалось, что платье это очень нарядное и, пожалуй, слишком яркое. Ведь предстоит не просто прогулка в степь. Но Кабанов разбил его сомнения:

— Ну вот, теперь в самый раз, умеете приодеться, умница.

Размахивая белым платком, Сима сказала:

— На том стоим.

21

Вдалеке неожиданно для всех возникла очень примелькавшаяся, но основательно забытая фигура. Так забывается скверный сон или неприятная встреча. Роман так и подумал, что это из его недавнего бреда, из болезни. Наверное, и все подумали что-нибудь подобное.

— О, боже мой! — воскликнула Сима.

А Кабанов торопливо подтвердил:

— Вот именно — боже мой. Пыжов. Откуда он взялся?

Всем было известно, что Пыжова вызвали в область, и тогда же решили — ему конец. Ведь в телеграмме, которой его вызывали, были такие страшные обвинения, как срыв сроков сева, позорное отставание передовиков, а тут еще случай на плотине. За все это, как известно, не милуют. Победный рапорт и шум, поднятый газетами, конечно, могли бы выручить его, но в обкоме очень хорошо знали истинное положение. Но, как видно, Пыжов и тут сумел выкрутиться.

— Нехорошо оставлять друзей в беде, но я пойду.

Внезапное появление Пыжова хотя и удивило Романа, но он не растерялся.

— Конечно, идите, — сказал он Кабанову и посоветовал Симе тоже уйти. — Нам лучше всего поговорить без свидетелей.

Вот и приблизился Пыжов, неправдоподобный, как пришелец из какого-то другого мира, где нет ни солнца, ни буйной весенней зелени. Остановился неподалеку от скамейки в своем помятом испачканном походном костюме. На узком лбу и на причудливых его бровях бисеринки пота. Пот разукрасил его розовые, густо напудренные степной пылью щеки. Стоит, отдувается. Наверное, нелегок путь из того, другого, мира?

— Здоров, Боев. — Пыжов снял полотняную серую фуражку и кивнул Симе не головой, а как-то одними бровями. Не то кивнул, не то подмигнул.

Сима наклонила голову. Встала.

— Приходи, Роман, когда освободишься. — Прошла мимо Пыжова, стремительная, напряженная, как мимо собаки, которая может и хватить.

Проводив ее взглядом, Пыжов усмехнулся:

— А ты, оказывается, ловкач, — проговорил он, и в его тоне даже послышалась почтительность. — Красивая…

— У вас какое-нибудь дело ко мне? — спросил Роман, не поднимаясь со скамейки.

— Не надо бы тебе с этой…

— А в этом вопросе я как-нибудь сам разберусь.

— Сам! — сочувственно воскликнул Пыжов. — Не все тебе видно, самому-то. Ты знаешь, кто она? И ее отец кто?

— Дети за отцов не отвечают.