На всех фронтах

Я вернулся в избу и в дверях столкнулся с майором. Дал ему дорогу и хотел было проскочить внутрь, но меня остановило его вежливое:

— Господин унтер-офицер, по утрам принято говорить «доброе утро» и не суетиться, когда пропускаете старшего по званию.

От неожиданности я вытянулся, не зная, что сказать. Потом махнул рукой, мол, отвяжись ты, вбежал в комнату, быстро переоделся. Схватил кожаную куртку и бегом помчался к комиссару. Тот стоял рядом с майором. Верочка переводила их разговор. Говорили явно обо мне.

Майор искоса глянул на меня и, улыбнувшись, сказал:

— Не обижайтесь, но впредь я с вами буду поступать так, как это принято в люфтваффе. Вы меня многим обяжете, если избавитесь от вашей русской привычки видеть в своих офицерах старших товарищей. Поймите меня правильно, все это может стоить нам головы. Вам хотелось бы потерять ее таким глупым образом?

— Нет!

— Не просто нет, а никак нет, герр майор!

Вежливый, но непререкаемый тон начальника всегда обезоруживал меня.

— Никак нет, герр майор!

Немец остался доволен ответом. По дороге к самолету он показал, как стоят по команде «смирно», как должна быть надета пилотка, с каким почтением я должен следовать за ним, и вообще началась в полном смысле слова дрессировка. Невольно вспомнилось то, что нередко мои закадычные друзья по училищу называли муштрой, которой, по их мнению, я злоупотреблял в эскадрилье.

Мы расчехлили самолет. Это был тот знаменитый полутораплан «Хеншель-126», который впоследствии приобрел кличку «костыль». Майор охотно рассказывал обо всем, что меня интересовало. Мое плохое знание немецкой авиационной терминологии порою заставляло его дважды объяснять что-либо, но он не раздражался. Я залез в свою кабину. Вертанул турель, каким-то наитием понял, как перезаряжается спарка пулеметов, уперся в наплечники и резко перебросил пулеметы с борта на борт. Щелкнул тумблером радиостанции, переговорного устройства. Хоть и небольшой был опыт, но любовь к авиационной технике в училище сделала свое дело.

Майор молча следил за моими действиями. А я, забыв об обидах, о дисциплине — обо всем на свете, по-мальчишески упивался видом новой техники. И, когда первое любопытство было удовлетворено, я крикнул майору:

— Герр майор, отличнейшая машина. Только пулеметы слабоваты. Сюда бы наши ШКАСы. Из этих пехотных тыркалок только по воронам стрелять. — Майор молчал. — А как на взлете триммер работает?

Он влез на крыло и спросил:

— Управлять самолетом учились?

— Нет, конечно, но после войны непременно пойду летчиком в ГВФ. Я ведь до военного училища на первый курс дирижаблестроительного института имени Циолковского поступил. А нас всех в военные училища послали. Чувствовали, что война с вами будет.

Майор замолчал. Я почувствовал, что сказал не то, что надо, и поспешил добавить:

— Прогревать начнем, а?

Мотор фыркнул и загудел.

К крылу подошел Соловьев и махнул майору. Тот сбросил газ, выключил зажигание. Легко спрыгнув на землю, он впервые улыбнулся при виде моих взъерошенных волос и счастливых глаз.

Майор и Соловьев ушли. Я протер потеки масла, закрепил капот, привычным взглядом окинул подкосы, шасси и, распевая: «Там, где пехота не пройдет, где бронепоезд не промчится, угрюмый танк не проползет, там пролетит стальная птица», — направился к избе.

Ели молча, думая каждый о своем. А когда солнце выглянуло из-за горизонта, в избу ввалился огромный автоматчик. Буркнув «Здрасте!», он взял миску, наложил себе каши с мясом, сел в угол, быстро позавтракал и полез на печь. Буквально через считанные секунды оттуда послышался его громкий, раскатистый храп.

Майор подвинул к себе Стакан с кофе и, посмотрев на меня, сухо сказал:

— Впредь не петь никаких советских песен. — Слова его звучали категорично, как приказ. — Я научу вас нашим. И вообще, поменьше говорите на русском языке.

Первое задание было не таким уж сложным. Надо было просмотреть линию железной дороги и вернуться над степным шляхом домой.

Я разложил карту и стал прокладывать курс, делая необходимые пометки. Настроение было прекрасное. Ко мне подошел майор, взглянул на проложенный курс и, не удостоив меня взглядом, произнес:

— Вот здесь перелетать фронт нельзя. Заметят, что мы рано утром возвращаемся из русского тыла. Невольно у постов наблюдения возникнет вопрос, кто мы. Уверяю вас, через час в центре постов станет ясно, что здесь что-то нечисто, и будет отдан приказ истребителям затребовать у всех самолетов нашего типа пароль «Я свой самолет». Подумайте лучше…

Я виновато моргал глазами, понимая всю несерьезность своего решения.