На всех фронтах

— Вы не смотрите, какой Алеша… при здоровье он соколом был! На войне я его полюбила, на войне и замуж вышла. Сын у нас родился на фронте еще. Мне и счастье и горе. Как у мужа боевой вылет, на меня такой нападает страх, что и не сказать. Пока не узнаю, что его самолет возвратился, все у меня из рук валится, трясет меня, только что не плачу. Однажды они на таком решете прилетели, что механикам недели три самолет латать надо было… Ну вот. «Поберегся бы, Алеша, — прошу его. — Ну хоть эти три недели не летай! Ты же не обязан, ну что ты сам бегаешь в штаб да просишься на вылеты с кем ни попало… Сын у нас, ему отец нужен, ты это понимаешь?» Алеша ласковый, веселый, добрый был, голоса на меня и возвысить не мог. А тут глянула — ахнула. Как схватится он за пистолетику, да как закричит: «Прекрати тут в пользу Гитлера агитировать — застрелю!» Бешеный стал, белый с лица. А я-то плачу, да не от крика его, а от того, что погибнет, думаю, мой сокол, не проживет такой на свете своего срока… Алеша пистолет в кобуру загнал и мне: «Погибну, — говорит, — сына воспитаешь. С сумой по миру не пойдете! Государство у нас советское — поможет. Когда Николай вырастет, гордиться будет, что отец честно погиб, а не трусом небо коптил. Все! Чтоб и разговора больше про мои полеты не слыхал». А уж с Петей Романовым дружба у них была до страсти…

Прокудин вернулся из соседней комнаты, держа в руках летную книжку.

— Вот и запись…

Беру, разглядываю линованный листок. Запись за 10 февраля 1944 года. Цель бомбежки — линкор «Тирпиц». Время боевого налета — 4 часа. Эта книжка и эта запись, подумалось мне, не должны затеряться для потомков. Да и остальные летные книжки, у кого сохранились…

— С Петром Ивановичем Романовым летали мы вместе с сорокового года. — Рассказывает Прокудин о своем командире. — Человек он был вежливый, спокойного характера, крика, шума не любил. Все мои штурманские рекомендации исполнял тотчас, потому что доверием я пользовался у командира полным. И характером я был побойчее, — слабо улыбается Прокудин, — на земле тоже, выходило, как бы тон задавал. Но мы оба знали, что командирство его не погоном держится. Покладист был Петр, пока дело о чепухе шло и серьеза не касалось. В серьезных вопросах он был несгибаем. Экипаж знал: если командир сказал свое решение — баста, спорить бесполезно. Так что доброта его происходила от душевной силы, от основательности душевного склада…

В июне 1942 года нас с Романовым вместе приняли в партию без прохождения кандидатского стажа. Товарищи сказали, что мы на глазах у всех год отвоевали, это нам за стаж и засчитывается. И то сказать: кто сорок первый отвоевал, тот, по-моему, в проверках уже не нуждался. Страшнее года во всей войне не было, чем сорок первый! Под Москвой летали на бомбежки днем, без истребительного прикрытия, потому что не хватало их, истребителей. Девяткой Илов взлетим — тройкой вернемся. Бомбы новые подвесили и опять на задание… Вручили нам с Петром партбилеты, и почти сразу же командование включило нас в состав опергруппы для работы под Сталинградом.

Тут мы по ночам бомбили колонны техники. Днем фашист пер по степи, а на ночь норовил стать в балку, где ручей бежит да кашеварить можно. Когда такую балку накрывали бомбами несколько самолетов, пламя вверх вулканом било, и рвалось там, и горело до утра…

В составе оперативных групп на Севере наш экипаж работал трижды. В третий раз как стали собирать опергруппу, командование принялось искать, какие экипажи уже заполярный опыт имеют. Таких два экипажа нашлось, что из первого состава уцелели, остальным вечная память. Потому расскажу о работе на Севере, кто же вам еще расскажет? Скоро одни бумажки останутся. Когда шли союзные конвои, у нас была одна задача — бороться с германской торпедоносной и бомбардировочной авиацией, держать ее на аэродромах Хебуктен, Лаксельвен, Луостари, Киркинес и других, чтобы не взлетела. Брали мы стокилограммовые фугаски, чтоб воронок побольше числом получалось, и бомбили взлетно-посадочные полосы. Аэродромов-то много, а сил у нас маловато, поэтому летали круглосуточно и бомбили по графику. Весь смысл в том заключался, чтобы фашисты не успевали ВПП в порядок приводить.

А теперь вот скажите, как с погодой быть? Ясных дней на Севере мало, облачность низкая и чаще всего сплошная. Взлетать и садиться можно, а бомбить прицельно нельзя, потому что не видно земли. Со смекалкой и тут приспособились: до каждого аэродрома полетное время до секунды рассчитали. Долетел до расчетной точки — бомби. Тут, конечно, все на штурманской квалификации строилось. Курс надо было выдерживать точно, ветер ловить и все поправки на него учитывать.