На возврате дыхания и сознания

Солженицын Александр И На возврате дыхания и сознания

Александр Солженицын

На возврате дыхания и сознания

(По поводу трактата А. Д. Сахарова

"Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании

и интеллектуальной свободе")

КУРСИВ, р_а_з_р_я_д_к_а, _ПОДЧЁРКИВАНИЯ_, ударЕния - авторские.

Эта статья была написана 4 года назад, но не отдана в Самиздат, лишь самому А. Д. Сахарову. Тогда она была в Самиздате нужней и прямо относилась к известному трактату. С тех пор Сахаров далеко ушел в своих воззрениях, в практических предложениях, и сегодня к нему статья уже мало относится, она уже не полемика с ним.

Так теперь поздно! -- возразят. То ли еще у нас не поздно! Мы и полстолетия ничего не успевали ни называть, ни обмысливать, нам и через 50 лет ничто не поздно. Потому что напечатана у нас -- пустота! Во всяком таком опоздании -- характерная норма послеоктябрьской русской жизни.

Не поздно потому, что в нашей стране на тех мыслях, которые Сахаров прошел, миновал, еще коснеет массивный слой образованного общества. Не поздно и потому, что, видимо, еще немалые круги на Западе разделяют те надежды, иллюзии и заблуждения.

1

Кажется, мучителен переход от свободной речи к вынужденному молчанию. Какая мУка живому, привыкшему думать обществу с какого-то декретного дня утерять право выражать себя печатно и публично, а год от году замкнуть уста и в дружеском разговоре и даже под семейной кровлей.

Но и обратный переход, ожидающий скоро нашу страну, -- возврат дыхания и сознания, переход от молчания к свободной речи, -- тоже окажется и труден, и долог, и снова мучителен -- тем крайним, прОпастным непониманием, которое вдруг зинет между соотечественниками, даже ровесниками, даже земляками, даже членами одного тесного круга.

За десятилетия, что мы молчали, разбрелись наши мысли на семьдесят семь сторон, никогда не перекликнувшись, не опознавшись, не поправив друг друга. А штампы принудительного мышления, да не мышления, а диктованного рассуждения, ежеденно втолакиваемые через магнитные глотки радио, размноженные в тысячах газет-близнецов, еженедельно конспектируемые для кружков политучебы, -- изуродовали всех нас, почти не оставили неповрежденных умов.

И теперь, когда умы даже сильные и смелые пытаются распрямиться, выбиться из кучи дряхлого хлама, они несут на себе все эти злые тавровые выжжины, кособокость колодок, в которые загнаны были незрелыми, -- а по нашей умственной разъединенности ни на ком не могут себя проверить.

Мы же, остальные, до того иссохли в десятилетиях лжи, до того изжаждались по дождевым капелькам правды, что как только упадут они нам на лицо -- мы трепещем от радости: "наконец-то!", мы прощаем и вихри пыли, овеявшие их, и тот лучевой распад, который в них еще таится. Так радуемся мы каждому словечку правды, до последних лет раздавленному, что этим первым нашим выразителям прощаем и всю приблизительность, и всякую неточность, и долю заблуждения даже большую, чем доля истины, -- только за то, что "хоть что-то сказано!", "хоть что-то наконец!".

Все это испытали мы, читая статью академика Сахарова и слушая отечественные и международные отклики на нее. С биением сердца мы узнали, что наконец-то разорвана непробудная, уютная, удобная дрема советских ученых: делать свое научное дело, за это -- жить в избытке, а за это -- не мыслить выше пробирки. С освобождающей радостью мы узнали, что не только западные атомники мучимы совестью, -- но вот и в наших просыпается она!

Уже это одно делает бесстрашное выступление Андрея Дмитриевича Сахарова крупным событием новейшей русской истории.