На войне я не был в сорок первом...

Начальник цеха читает по нашим глазам, словно по книге, и поднимает руку:

— Работу будете делать весьма важную. Весьма. Очень от­ветственную деталь — девятку. Вот такую.

Он показывает нам детальку, похожую на бочоночек, какие применяются для игры в лото. Только она немного меньше и наружная поверхность ее покрыта резьбой.

— Девятка предназначена для очень грозного оружия. Она, можно сказать, главнейшая деталь, хотя и невелика по разме­рам. Говорю это потому, чтобы знали, какое серьезное дело соби­раемся мы вам доверить. Сверху на девятке, как видите, резь­ба. Внутри — отверстия. С одной стороны — конусное. В отвер­стия вставляются фибровые прокладки. Затем эти прокладки просверливаются. Вставляется бронзовый стерженек. Подбива­ем его молоточком и зенкуем.

Начальник подробно рассказывает обо всем технологическом процессе и в заключение говорит:

— Работа, можно сказать, ювелирная. Ваше училище будет производить ее на нашем заводе от начала до конца. Вопросы есть?

— Да, это не донышки для снарядов, — ворчливо говорит Сашка Воронок.

— Согласен с вами. Это еще важнее. И трудоемкость не та, что на донышках. Тут нужен глаз и глаз. Чем больше девя­ток — тем ближе наша победа. Опять-таки говорю совершенно серьезно, а не для красного словца.

И мы начинаем верить начальнику цеха. Начинаем верить его усталым глазам, его человеческой речи — такой откровен­ной, словно он говорит не с ремесленниками, а с настоящими квалифицированными рабочими. Потом мы полюбили эту де­тальку, такую маленькую, такую безобидную на вид. Мы изго­товили десятки тысяч девяток. Они нам снились по ночам, ми­гая красными и черными фибровыми прокладками. Крохотная девятка — деталька для оружия, которое помогло разгромить Гитлера...

Девчонки наши мигом захватили самые лучшие станки. Те, что поближе к свету и поновее. Они вертели никелированные рукоятки суппортов, и казалось, что перед ними не токарные станки, а ручные швейные машинки.

— Портнихи, да и только, — сказал Сашка Воронок, сосре­доточенно ковыряя в носу.

Никак я не мог отучить его от этой некрасивой привычки. Стоило ему задуматься, и он сразу начинал терзать свой бед­ный нос. Я ударил Сашку пальцем, и он сконфуженно спря­тал руки за спину.

К нам подошел Борода:

— Так что, братья-разбойники, будете на сверлильных ра­ботать. Для ваших музыкальных пальцев это самое подходящее занятие.

Он подвел нас к миниатюрным станочкам. Перед ними даже табуреточки стояли. Сверла тут были диаметра швейных иголок.

— Хрупкий инструмент, — сказал Сашка.

— За перевыполнение нормы будете получать талончики на дополнительное питание, — поспешил обрадовать нас Бо­рода.

В первую неделю мы и в глаза не видывали этих талончи­ков. Мы ломали крошечные сверла, чертыхались и шли отвести душу к Андрейке. Он дул на готовенькую девяточку, словно собирался ее проглотить, и спрашивал:

— Не клеится?

— Не клеится, — дружно отвечали мы.

Он включал моторчик «швейной машинки» и поглядывал на нас с чувством некоторого превосходства. Виртуоз! Девяточки сыпались из-под его рук, словно из рога изобилия. Талончик на дополнительное питание ему вручили уже на второй день.

— Стараться надо, — назидательно говорит Андрейка. Можно подумать, что он один здесь такой старательный.

— Ты не очень воображай, — советует ему Воронок. — Пока что твоя карточка тоже не висит на Доске почета.

Доска почета в цехе громадная. Портреты работниц сделаны чуть ли не в натуральную величину. В центре — портрет той девчушки в красной косынке, с которой так оригинально по­знакомился Сашка Воронок. Ее зовут Зоя Голубева.

В обеденный перерыв Сашка часто крутится неподалеку от Зоиного станка. Рая Любимова считает Сашку самым коварным парнем на свете. Это из-за того, что он не стал разговаривать с ней после того злополучного свидания у «Колизея». Сдержал обещание, данное мне. Но мне-то от этого что? Рая не замечает меня.

На Доске почета Зоя Голубева выглядит не такой дерзкой, как в жизни. Она там смущенно улыбается, словно просит из­винения, что привлекла к себе внимание фотографа и что ее поместили в самом центре доски. Другие работницы на Доске почета не улыбаются. Я бы даже сказал, что они смотрят до­вольно хмуро, будто досадуют, что их оторвали от станков из-за такого пустяка.

Бывает, что кто-нибудь из работниц приходит в цех с за­плаканными глазами. Наверно, получила похоронную. Сидит женщина, бессильно опустив руки, а на коленям лежит эта бу­мажка. Ничто, кажется, не поднимет ее, ничто не распрямит ее согбенных плеч…

Начальник цеха Иван Иваныч пытался освобождать от ра­боты. Подойдет с виноватой улыбкой — крепкий мужик, а не на фронте — и скажет:

— Шли бы вы, Пелагея Никифоровна (Или Анна Иванов­на, или Маруся, или Зоенька...) домой... Шли бы домой, от­дохнуть вам надо...

— Эх, Иван Иваныч, муж за меня теперь отдохнет... И встает, и идет к станку, и включает мотор.

А Иван Иваныч бредет в свою конторку, вспоминая с болью, что и на очередной его рапорт с просьбой послать на передовую начальство ответило отказом...