На войне я не был в сорок первом...

Даже до него! Нет, плохие мы все-таки с Сашкой конспи­раторы. Туго придется нам в подполье.

— Грех беру я на душу, — сказал Черныш, — большой грех. Но так и быть — оставайтесь. Не верю я, что сдадут Москву! Не верю, хоть убей!

Я пулей выскочил из кабинета замполита и помчался к друзьям. Они выслушали мой рассказ молча. Если бывает день прощания с детством, то сегодня у нас был именно такой день. Мы почувствовали себя мужчинами. Мы почувствовали, что вот он пришел, час настоящего испытания. И мы посмотре­ли друг другу в глаза. И мы увидели, что каждый из нас к это­му испытанию готов.

Глава двадцать пятая СКОРЕЕ ВЫЗДОРАВЛИВАЙ, ОРЕЛ!

Поворачиваю голову налево — ряд больничных коек, пово­рачиваю направо — тумбочка. Обыкновенная деревянная тум­бочка, а на ней совершенно необыкновенные вещи. Шоколад, лимоны, яблоки. Салфеткой прикрыта большая вареная курица. Сливочное масло, печенье, копченая рыба. Наверное, мне снит­ся сон. Во время войны такие «съедобные» сны бывали у каж­дого. Успевай наворачивать, пока не проснулся. Снились на­варистые щи, картошка в мундире, макароны с мясом. Даль­ше этого мое воображение не шло даже во сне. А тут — на тум­бочке— целый довоенный «Гастроном»! И еще — цветы.

Я протягиваю руку за яблоком и чувствую острую боль. Словно в тело мое вонзилась тысяча иголок. Рука бессильно па­дает. Нет, значит, это не сон. Значит, все это взаправду. Послед­няя бомбежка окончилась худо для меня. Иначе бы не лежал я в своей постели под хрустящей, накрахмаленной простыней.

— Хочешь яблочко, Лешенька? На кушай...

К моему рту подносят яблоко. Вижу молоденькую медицин­скую сестру. Глаза у нее ласковые, заботливые. Откусываю ра­зок и мотаю головой — не надо больше. Лучше пусть расскажет, что все это значит. Почему я окружен таким немыслимым изобилием? Неужели все больные питаются здесь так роскошно?

Нет, не все. Она советует мне лежать спокойно, а сама на­чинает рассказывать. Во-первых, ее зовут Маруся. «Очень хо­рошее имя»,— думаю я. А во-вторых, я, оказывается, буквально вернулся с того света. Мне повезло, что я попал в эту больни­цу. Потому что спасти меня могли только в ней. В других нет такой аппаратуры и нет таких врачей, как здесь. Врача, кото­рый делал операцию, я по праву могу считать своим вторым отцом. Его зовут Викентий Викентьевич.

«Как писателя Вересаева, — думаю я. — Вересаев тоже был врачом. Как и Чехов».

Викентий Викентьевич просиживал у моей постели целыми сутками. Вот-вот ожидался летальный исход.

«Чудеса! Значит, я чуть не полетел куда-то? Летальный... Красивое слово. Словно стрелу выпустили из лука». Тогда Ви­кентий Викентьевич сказал: «Пусть придут его отец или мать». Но оказалось, что у меня нет ни отца, ни матери. Тогда пришел товарищ Черныш. Такой седой, с палочкой. И он сидел у моей кровати целых два дня, заменяя самых близких родных. Он си­дел и молчал. Молчал и слушал, как я вел в атаку бойцов и ту­шил бомбы. Только я почему-то тушил не зажигательные бом­бы, а фугасные. И потом пел грустную песню. Такую грустную, что товарищ Черныш не выдержал и заплакал. Но и плакал он молча, чтобы не мешать мне. И она, Маруся, тоже плакала. «Какие все плаксы оказались, — подумал я, — я-то вот не плакал же».

И вдруг выяснилось, что у меня есть брат. Такой худень­кий, беленький. И он требовал, чтобы и его пропустили ко мне. Ему не разрешили, и тогда он устроил такой скандал, какого не было в больнице со дня ее основания.

Викентий Викентьевич надрал ему уши, но пройти ко мне все-таки разрешил. И этот худенький брат тоже слушал мои грустные песни. А потом я закричал: «По коням, гусары!» — и чуть было не свалился с кровати. Товарищ Черныш и тот, что назвался братом, вовремя удержали меня. Иначе я вряд ли когда-нибудь сел бы на настоящего коня.

Цветы мне принесла девушка. Ее звали Зоей. Она прихо­дила с таким симпатичным юношей. Молчаливый такой юноша и очень симпатичный. Удивительно, что он нашел в этой Зое. На вид она очень простенькая. Вообще Маруся заметила, что невзрачным девчатам достаются самые красивые парни. Очень удивительно, но почему-то в жизни бывает именно так.

Только ушла Зоя с этим чудесным парнишкой, как появил­ся в больнице юный чудо-богатырь. Чудо-богатырь притащил ку­рицу. Где он разыскал ее сейчас в Москве — известно ему од­ному да богу, в которого, кстати говоря, она, Маруся, не верит.