На «Варяге». Жизнь после смерти

Берега скрылись из вида Знаменитая метеорологическая обсерватория отцов–иезуитов в Зикавее около Ланхая, называемая у нас в шутку — «тайфунный пугач», давала по радиотелеграфу самые успокоительные сведения.

Страшный в этих морях тайфун нам не грозил.

Море было как зеркало… Тропическое солнце жгло невыносимо.

На «Варяге», до наступления вечера, шли обычные работы и учения. Мне на этом переходе пришлось заняться специально приборами управления артиллерийским огнем. Они у нас были старого типа, системы Гейслера. К требованиям, предъявляемым в то время, они в сущности совершенно не подходили. К тому же у нас не было ни их чертежей, ни описания, ни схемы проводки.

Собрав всех гальванерных унтер–офицеров [104], я начал с ними систематически изучать проводку этих приборов, начиная от трансформаторной станции; решил произвести полную разборку одного комплекта этих приборов, перебрать все распределительные коробки и, наконец, составить схемы и описание всей системы и приборов. Эта работа, по моим представлениям, должна была занять одну неделю, в течение которой мы совершим переход Гонконг — Сингапур.

Выполнив в первый день намеченную часть работы, я распростился с моими гальванерными унтер–офицерами, собравшимися на баке «покалякать» у фитиля, а сам прошел на ют, где с наслаждением растянулся на шезлонге, любуясь красотою спустившейся над нами южной тропической ночи.

Наши северные созвездия уходили от нас, все ниже спускаясь к горизонту. Полярная звезда, как маяк, горящий на милом севере, стояла всего градусов на 20 выше горизонта. А с юга блистающим алмазным хороводом подымались новые для нас созвездия южного неба. Тихо было кругом, как в храме, и лишь глухой стук машин, точно биение огромного сердца, нарушал эту тишину, сливаясь гармонически с нею. В такие минуты действительно казалось, что «Варяг» живое существо, что у него своя, отличная от других кораблей, душа, а мы — офицеры и команда, лишь маленькие клетки в его теле

Мне и моему близкому другу старшему артиллеристу лейтенанту В. Г. Гессе [105] не хотелось в эту ночь спускаться в душные каюты, и мы устроились спать рядышком, тут же на юте, прямо на палубе. Ночью стало холодно; мы плотно завернулись в одеяла и заснули так крепко, что нас едва растолкал утром наш вестовой: «Вставайте, ваше высокоблагородие; сейчас палубу будут скачивать. У нас беда, ваше высокоблагородие, людей обварило». Последние слова заставили нас вскочить немедленна «Что ты врешь! Кого обварило?»

Оказалось, в 6 часов утра лопнула водогрейная трубка в котле № 3.

Вырвавшийся пар, по конструкции котла, должен был бы автоматически захлопнуть дверцы топки. Однако автоматическое приспособление не подействовало, и струя горячего пара с ревом вырвалась из топки, увлекая с собою горящий уголь, и обварила трех кочегаров. Из них кочегара 2–й статьи Ивана Королева — тяжело.

Маленькое бортовое помещение в три иллюминатора, отведенное и приспособленное под лазарет на «Варяге», представляло в это утро тяжелую картину.

Дневальные, выставленные на корму и на нос, предупреждали, чтобы не было шума и громких разговоров, и никого не пропускали, кроме тех, кого непосредственно касалось дело ранения трех кочегаров. В белых халатах судовой врач лейб–медик Востросаблин [106] и фельдшера спокойно накладывали повязки на ужасающего вида ожоги несчастных ошпаренных людей. Если простой ожог пальца вызывает нестерпимую боль, то что же должен испытывать человек, у которого паром обожжены руки, ноги и часть тела? Если более 75 % кожи обожжено, то можно с уверенностью сказать, что выжить такой раненый не сможет.

Так, к сожалению, и было с жизнерадостными молодым и прекрасным матросом Королевым.

Он и его сотоварищи по несчастью были перевязаны, и превратились точно в куколок, завернутых в белую марлю и вату; благодаря принятым мерам их страшные боли немного утихли, и раненные, казалось, начали засыпать.

Однако Иван Королев через некоторое время очнулся, стал мучительно стонать, невыразимо страдая от боли; он звал своих родных и ротного командира, который сидел все время у его изголовья, и, точно ребенок, тянулся к доктору, умоляя как‑нибудь облегчить страдания. Звал он и батюшку, который тоже был в лазарете.

Увы, все принятые меры не спасли беднягу.

Ожоги его тела были слишком ужасны, и в тот же день в 12 часов 30 минут дня он скончался. Перед кончиной боли как будто оставили его, и он слабой рукою осенил себя крестным знамением, непрестанно просил он «ротного» и бывшего около него его близкого друга, кочегара, «отписать» на родину, что, мол, он свою «должность справлял как следует» и что никто не виноват в том, что он так пострадал. Со слезами на глазах вышли из лазарета те, кто был у смертного одра этого молодого матроса. Все на «Варяге» были потрясены его смертью.

Назначенные кочегары вместе с санитарами одели тело бедного Ивана Королева в новые «первосрочные» форменку, брюки и сапоги. Плотники в это время спешно отделывали большой деревянный крест, доски которого были шириною равной ширине плеч покойного.