На Улице Старой

– Вам, вам, товарищ Абрамов. Памятники все открываете. У нас вот на улице Старой до сих пор нормальной воды нет. Страшная вода течет, ржавая, грязная. Мы уж не знаем, вода это или кока-кола. Вы что думаете, граждане?

Захар, выйдя к главе города с велосипедом, почесал неухоженную бороденку и сверкнул игривым, правдивым взглядом, в которым отразилось заступничество за всех старух и нищенок, матерей-одиночек и инвалидов, глухих пенсионерок и молодых специалистов, присланных по распределению. Абрамов пытался выхватить ответ, будто витавший в воздухе, но все мялся и мялся, пока Захар продолжал напирать.

– У кого вода чистая? Вот кто доволен своей водой? Поднимите руки. Смелей, смелей!

Горожане угрюмо глядели на вопрошающего Водкина, затем стали переглядываться друг с дружкой и с большим удивлением для себя обнаружили, что ни у кого в городе из крана не течет нормальная вода.

– А вы в курсе, сколько башляют компании, которую водичку вам всем возят? А автоматы по набору воды знаете кому принадлежат? Дмитрий Сергеевич, вы скажите гражданам правду. А то ведь выборы на носу. Голосовать надо будет, – хихикал Захар, держась за велосипед.

Абрамов, державшийся в стороне, все больше и больше отступал, как Наполеон в Отечественную войну. На миг его обуял страх, потому как совсем недавно он отчитывался о том, что ремонт очистных сооружений закончен и в домах горожан будет течь «кристально чистая вода». Угрюмые, злые лица толпы и пугали, и раздражали, и выводили из себя. Тогда глава города попытался вернуть Захара к остальным.

– Мужчина, у нас все вопросы в порядке приема. Записывайтесь на него – там и поговорим.

– Эй, нет, Дмитрий Сергеевич, – вновь посмеивался Захар, не желая возвращаться к остальным.

Он слишком поверил в свою роль народного спасителя, а потому стал поднимать проблемы неасфальтированных дорог, запущенных деревень и ужасных больниц.

– Лежал же я относительно недавно в нашей хирургии. Мать честная, да там со всех щелей клопы ползут. Я чуть домой не занес их. Тараканы постоянно по шкафчикам ползают. Немытые полы кровью и мочой воняют. Не больница, а морг, Дмитрий Сергеевич.

И толпа заулюлюкала. Заведенная, вся в азарте, она громко выкрикивала «позор» и смеялась над главой города. Тот сильнее краснел, злобно тряс кулачишками и что-то мямлил помощницам. Торжественно заиграл гимн. Узнаваемая сталинская мелодия с трудом вырывалась из старых колонок. Слова «отечество», «великая» терялись из-за шипения, и на смену приходило громкое народное «у-у-у».

Укала толпа долго, пока Абрамов не поручил охране выкинуть Захара из парка. Рукастые парни, сидящие на зарплате в администрации, резво подхватили Водкина и выволокли за шкирку, кинули вослед велосипед, чуть не разлетевшийся при ударе о проезжую часть. Ленка, оставшись в толпе, наблюдала за тем, как Захар встает, помятый и обиженный, что ни один из тех, кто до того громко укал, не высказал справедливое мнение главе города.

Как только дошло до грубой силы, как только государство, пускай и на муниципальном уровне, оскалило кровавые зубы, все поутихли и присмирели. После гимна старушки поочередно заплакали, а женщины средних лет закричали «ура!». Не хватало одних лишь чепчиков в воздухе.

Речь Абрамова кончилась пространными рассуждениями о единстве в трудные исторические времена. Через несколько минут разрезали ленточку, раздали за примерное поведение невкусные пироги с картошкой и грибами. Захар, оставленный и Ленкой, побоявшейся примкнуть к отверженному, и безликой толпой, в одиночестве поплелся домой.

Горемычного, опозоренного прилюдно, его провожал дивный колокольный перезвон: запели в храме Казанской иконы Божией матери. Переливчатый звон летел вслед за унылым Водкиным, что медленно крутил педали и уже без интереса глядел вокруг. Его не впечатляли ни гнущиеся к земле старые деревья, давно нуждающиеся в спиле, ни смуглые старушонки с сумками, ни ревущие дети, ни стонущие матери, ни богатые депутаты, чьи машины специально заезжали в лужи с грязной, мутной водой, чтобы облить непутевого Захара.

Епископ Тихон кончал славную проповедь. Как и всегда, он обращался к «защитникам земли русской», величал их «героями» и «мучениками». По-новому ударили колокола, зазвенели весенней капелью. Через полчаса, еще не успел дойти Захар до избы, начался страшный ливень. Мокрый как мышь Водкин ввалился домой, кинул в прихожей велосипед и, взяв денег, помчался в ближайший ларек за беленькой. Она единственная прельщала его в такой тяжелый момент. Через окно за бегающим по улице соседом наблюдал Роман. Его, как и друга, тянуло выпить, но выходить на улицу запрещала мать, которую он, как ни странно, в чем-то да слушался.

– Нечего бухать. Вчера пил, позавчера пил. Лучше б за молоком да кашей сходил. Скоро жрать нече будет, – ругалась Нина Антоновна и шлепала мокрыми галошами по тканной дорожке, выстланной от прихожей до кухни. – Я закрыла теплицы, чтобы ничего не смыло. Ну и ливень, Ромка. Давно такого не было.