На троне в Блабоне

— Сколько лет прошло, о вас ни слуху ни духу, живы ли, нет ли — и то не знал! — Я снова и снова с радостью обнимал обоих. — Прилетели как на пожар, и тут же куда-то надо спешить. А я вознамерился принять как пристало, попотчевать дорогих гостей — чем богаты, тем и рады… Познакомить хотел с моими дамами, они ведь не очень-то верят в ваше существование… Вы представить не можете, какая мне радость…

— Не притворяйся, что беспокоился за нас, мы живы и, верно, еще долго проживем. Ты сам прекрасно знаешь, не строй из себя скромника, время над нами невластно, и кондратия мы не боимся! Обещаем, когда наступит твой черед и в одиночестве ты переступишь зловещий порог, мы будем ждать тебя все втроем.

— Да, а как поживает Эпикур?

— Служит, трубит с ратуши, присматривает за Виолинкой… Все в порядке, здоров и весел, только больно уж скор до драки…

— Я в душе тоже полагаюсь, что по ту сторону жизни встречусь с вами, — шепнул я растроганно. — Одно смущает: лишь самонадеянный глупец не усомнится в том, что его творения векопамятны. За свою короткую, всего лишь человеческую, жизнь много довелось увидеть. Рушились державы, портреты властителей поворачивали носом к стене, замирали рукоплескания, и люди переставали скандировать те или иные имена, да, пожалуй, уж лучше полное забвение, ведь забвение — это почти отпущение грехов. Такое может случиться с каждым из нас.

— Только не с нами, — презрительно фыркнул Мышебрат.

— А коли нас не забудут, и ты уцелеешь, и тебя будут помнить, — хлопнул меня по плечу старый артиллерист. — Именем своим клянусь! И довольно всяких грустных причитаний, у меня и так в носу от волнения щекочет, еще, пожалуй, чихну — бухну как из пушки, перебужу всех… Влезай в портки — и ходу!

— Погоди… На пожар, что ли? В чем дело?

— Хуже пожара — королевство Блаблация гибнет. Рушится, может, уже рухнуло. Враги воспользовались ненаписанной историей, чистые страницы твоей хроники заполнили на свой лад. — Взволнованный Мяучар даже не почувствовал, как вонзил мне в колено когти, так что я сразу поверил его отчаянию. — Без твоей помощи не сдюжим! Надо срочно спасать Блабону!

— Истинную правду говорит. Мы уж думали-передумали — только ты можешь помочь.

— У меня, мои добрые друзья, начата другая работа, новый роман, и на сей раз не для юных…

— Начал, так отложи! Взрослые пускай подождут. Юнцы ждать не могут… Занимаемся болтовней, а толком ничего для них не делаем! Многим сдается — сопляки еще, пусть подождут, у них все впереди, а пока подрастут… Отвечай напрямик: летописал ты историю Тютюрлистана? Мир мы тогда спасли? До кровопролития не допустили?

— Да. Писал. Сколько же времени прошло…

Бухло напирал на меня внушительным брюхом, тыкал под ребра подзорной трубой, будто дулом пистоли. Из-под нахмуренной брови укоризненно поблескивал налитый кровью глаз.

Я остро ощутил свою вину — как я мог так редко вспоминать о них!

— Это ты в ответе за Блабону! Там все вверх тормашками, горше землетрясения. За что у нас прежде человека ценили? Происхождение, знания, опыт, рыцарская честь и отвага, даже труд — все вдруг потеряло смысл. Всем наплевать, учен ли ты, честен ли, теперь превыше всего — с кем дела делаешь, чью руку держишь да кто тебя подпирает. А наш король… э-э, да что там — богат, как Крез, а живет, как пес… Только ты и можешь свистопляску приостановить: или ты, черт подери, наш летописец и напишешь нам новую историю, или валяй туда, где проторчал многие годы, — в каменоломню, камень долбить… Как напишешь, так тому и быть: против твоей записанной воли никто пойти не осмелится — все ж таки летопись, хоть и сказочная, а летопись! И назавтра в жизни должно все сбыться, как ты вчера в хронике записал.

Оба смотрели на меня с таким упованием, что язык не повернулся возражать — нельзя же ранить, оттолкнуть или даже оскорбить друзей. Ведь и у меня сердце не каменное.

— Эх-х, дорогой Бухло… Путаешь следствие с причиной. Что я могу написать? Вы же наверняка ночей не спали, все думали, как королевство спасти?

— Нет уж, дорогой, это твое дело. Ты свои заботы на нас не спихивай… Я умею пушку зарядить да прицелиться как надо, у Мышебрата свои заботы… А писатель — _ты,твоя сила в хронике, вот и распорядись чистыми страницами книги.

— Помилуйте, я ведь всегда пишу о том, что уже сталось, утвердилось в памяти людской, правды добиваюсь, как же мне в далекое будущее вылезать, а вдруг вы, чертовы блаблаки, не послушаетесь меня и опять что-нибудь на свою голову натворите? Не хочу я ни в лжепророки, ни в самонадеянные глупцы угодить.

Друзья пыхтели от усердия, вникая в мои доводы, а про себя, верно, думали: отвертеться хочет, виляет, а может, и труса празднует, дезертировать не прочь, а то и прямо предает товарищей. Шила, мол, в мешке не утаишь — для взрослых ему сподручнее писать, и потому не спешит в путь собираться, как прежде, а в Блаблации так худо, хоть караул кричи…