На торный путь

Чувствовалось, что главный дипломат вроде как против войны с турками или же сильно колеблется, и потому князь Черкасский высказался довольно резко:

– Надо нам воевать с турками, надо! Доколе терпеть будем, что нам к Чёрному морю хода нет? Государыня наша желает следовать по пути Петра Алексеевича и всё, что на Пруте утеряно было, вернуть!

Гневная тирада князя возымела действие. Однако Остерман продолжал осторожничать, сказав:

– Ну что ж, будем готовиться…

И тут неожиданно вмешался молчавший до сих пор Левенвольде и принялся вроде как сам с собой рассуждать:

– Война больших денег требует, а раз татары на наши земли покусились, то именно их наказать надобно. Собрать кавалерию, добавить регулярный корпус и в хорошее время напустить на Крым. Войти туда, насколько возможно, разорить всё и вернуться на Украину. Тогда турки вроде как ни при чём будут, и с ними без войны обойдётся.

Воцарилось короткое молчание, и Остерман, догадавшись, что наверху война с турками – дело решённое, обратился к Черкасскому:

– Что скажешь, князь?

– Скажу прямо, корпус слать надобно, а там видно будет, – ответил тот и вопросительно глянул на Ягужинского, который как знак того, что согласен с Черкасским, положил свои сжатые кулаки на подлокотники кресла…

* * *

Калмыцкое ханство стало союзно России ещё при Петре Алексеевиче, который своим указом повелел «обходиться с калмыками ласково, ибо в них нужда есть». А нужда эта действительно была. Обстановка на Кавказе складывалась по-разному, и Россия не обманулась в своих ожиданиях, поскольку калмыки стали принимать участие в войнах на её стороне. Когда же хан крымский в очередной раз стал предъявлять свои претензии к Кабарде, калмыцкий тайша Дондук-Омбо, опасаясь поползновений со стороны крымчаков, разослал по всем стойбищам-хотонам приказ готовиться к походу. А вскоре, в связи с началом турецкой войны, Петербург распорядился смирить кубанских татар, поскольку имелось опасение, что они выступят на поддержку хана.

Эту весть гонцы разнесли по калмыцким кочевьям, и там немедля начались сборы. Собирался и состоявший из сорока кибиток хотон самого Дондук-Омбо. По-новому организованное калмыцкое войско состояло теперь из отдельных отрядов, которые уже подходили, располагаясь лагерем неподалеку от остававшейся на месте белой юрты Дондук-Омбо. Прочие, чёрные юрты поспешно разбирали, на верблюдов вьючили складные решётки-терме, длинные жерди-унины, крепили сверху харачи – дымовой круг – и, увязав напоследок кошмы, то бишь войлок для стен, выстраивали караван, чтобы в опасении чужого набега увезти домочадцев подальше в степь.

Дондук-Омбо встретил присланного к нему для надзора войскового старшину Ефремова насторожённо. Дело в том, что из-за недавних внутренних распрей, когда тайша был в предгорьях Кавказа, у него случались стычки с русскими. Тогда петербургский двор приложил немало усилий, чтобы вернуть его обратно на Волгу, и теперь неожиданное появление в хотоне войскового старшины для Дондук-Омбо могло стать не особо приятным. Однако Ефремов сразу понял, чего именно опасается предводитель калмыков, и, глядя ему в глаза, сказал:

– Фельдмаршал приказал мне быть при тебе неотлучно, дабы меж войсками нашими никаких неурядиц не было.

Тайша Дондук-Омбо хорошо знал Ефремова ещё с той поры, когда войсковой старшина сопровождал посланника Остермана, приезжавшего договариваться с калмыками, и сейчас, поверив, что услышанные слова – правда, гостеприимно откинул войлочный полог, прикрывавший двухстворчатую дверь белой юрты, показывая тем, что встречает особо желанного гостя.

К большому удивлению Ефремова, калмыки выступили в поход организованно. Да и вообще шедшее к Кубани двадцатитысячное войско Дондук-Омбо мало напоминало орду. Как сразу заметил войсковой старшина, у калмыков уже было деление на полки, впереди шёл сторожевой отряд, а с боков идущую по открытой степи колонну прикрывали дозоры. Испуганная слитным конским топотом степная живность убегала, и Ефремов, ехавший рядом с Дондук-Омбо, видел то тяжело поднимающихся на крыло дроф, то стремительно уносившихся в стороны сайгаков.

Марш был утомителен, степь выглядела однообразно, и войсковой старшина оживился только тогда, когда заметил медленно идущий навстречу караван, который, судя по всему, передовой отряд пропустил беспрепятственно. Связанные друг с другом волосяной верёвкой тяжело навьюченные верблюды шли неспешной цепочкой. На переднем сидел уйгур в сдвинутом на глаза малахае и под нос себе что-то монотонно напевал, мерно раскачиваясь в такт верблюжьему шагу.

Ехавший сбоку караван-баши хлестнул нагайкой коня и, подскакав к Дондук-Омбо, резко натянул повод. Одетый в дорожный армяк, он был уже в возрасте и, приветствуя тайшу, как-то странно сдвинул со лба набок свою круглую шапочку. Ефремов было решил, что караван-баши сделал этим какой-то знак, однако дальше последовало молчание, которое прервал Дондук-Омбо, задав вопрос:

– Не было ли каких опасностей?

– Нет, за дорогу никаких не было. – Караван-баши покачал головой и, сделав паузу, пояснил: – Татары ушли.