На танке через ад

У экипажа было впечатление, что он сидит в центре самого взрыва: грохнуло со всех углов, огромное количество искр осветило внутренность танка. Но действие, произведенное на нашу пушку, было небольшим: едва заметная вмятина была единственным повреждением. Однако пришлось менять пушку и на некоторое время отправляться в тыл. Мы снова могли немного отдохнуть.

^{Разведчики рядом с нами. Во время контрудара 14.1.1944 г.[10]}

Во время короткого пребывания в мастерских экипаж 1244-го смог снова хорошенько выспаться, и у меня было время, чтобы писать. Своей матери о последних боевых днях я сообщал:

«Два дня русская артиллерия била по нам как бешеная. Можно было радоваться, что, по крайней мере, сидишь в танке, так как снаружи летело полно осколков».

Там же следовала приписка, что я уже «целую вечность» (с 12 декабря 1943 г.) не получал почты. Родина в ужасные дни войны всегда оставалась точкой опоры. Если не было писем из дома, то не хватало чего-то такого, обо что можно опереться. Впадали в депрессию. Так, через 5 дней я написал письмо с новым упоминанием о том, что жду почту с 12 декабря 1943 года (и Рождества), которое звучало с настоящим разочарованием.

ОТСТУПЛЕНИЕ ИЗ-ПОД НИКОПОЛЯ

Никопольский плацдарм наша дивизия обороняла словно пожарная команда, контратакуя постоянно на тех участках, где «горело». Поэтому русским прорваться так и не удалось. Но вдруг 23 января 1944 года нам приказали покинуть Никопольский плацдарм. Дивизия пересекла Днепр и погрузила танки на поезд, чтобы потом двое суток ехать в направлении Умани. Внезапное снятие дивизии с Никопольского плацдарма было сделано для того, чтобы мы пробили образованное русскими кольцо окружения под Черкассами.[11] Мы быстро погрузили танки в эшелоны, но русские тоже наступали очень быстро.

ПО ШОССЕ НА ПОВРЕЖДЕННОМ ТАНКЕ

После выгрузки мы двинулись по шоссе (3 февраля 1944 г.), но вдруг наш танк с визжащим звуком свернул в сторону. Мы сразу поняли, что сломалась бортовая передача. Неспособные двигаться, мы двое суток простояли на дороге, пока нам наконец не помог проезжавший танк, дотащивший нас до деревушки поблизости от Тишковки, где мы поставили танк между двух домов. Поскольку нам было нечего есть, то мы сначала прикончили наш танковый неприкосновенный запас, употреблять который можно было только в чрезвычайном случае. НЗ был рассчитан на трое суток и состоял из банки свиной тушенки, сушеных овощей, хлебцев, смальца, шоко-колы (шоколада с кофеином), 100-граммового кубика, спрессованного из молотого черного кофе и сахара в отношении 6:4, и походного напитка. Для бойца это чудесная еда!

Поскольку пища во все годы войны играла доминирующую роль, я еще очень хорошо помню истории, ходившие среди солдат о еде фельдмаршала фон Манштейна: «У Манштейна обычно только сливочное масло, но когда к нему приезжает фюрер, — то у него на столе только маргарин».

^{Самый любимый всеми солдатами «Опель-блиц», кухонный автомобиль. Эскадронный фельдфебель наблюдает за раздачей пищи}

И действительно, там могло быть что-то такое. Это подтверждает и Г. Науман, который в чине майора состоял при фон Манштейне офицером связи и рассказывал о питании в его штабе. Там можно было услышать такой диалог. Полковник спрашивает майора:

— У вас есть человек, который мог бы сбегать в офицерский буфет?

— Да, конечно.

— Скажите, чтобы взял бутылочку шампанского, у меня такое похмелье, видит Бог!

А обед в столовой командующего ординарцы сервировали как в первоклассном ресторане: начинали с супа, потом — главное блюдо, затем — десерт. А на дижестив ординарцы на серебряных подносах подавали коньяк и сигары. Особо примечателен подарок фельдмаршала фон Рундштедта из Франции, который в форме кича прислал устрицы на льду. Манштейн отблагодарил его бочонком икры и коньяком.

Посылки отправляли специальным самолетом на расстояние «всего» 3500 километров.