На самых дальних...

Туман поредел. Сквозь него проступили ближние сопки, впереди чернел лес. Дорога ныряла туда и дальше шла, окруженная пихтами, редкой шикотанской елью и зарослями низкорослого курильского бамбучника. В этом лесу Логунова всегда поражала его тропическая вековая нетронутость. Даже бороды мха, отмершего десятки лет назад, продолжали длинными космами свисать с деревьев и лиан. Теперь к этому лесу медленно и неотвратимо отодвигался от него грейдер и люди на нем, которые могли бы ему помочь. А он решительно ничего не мог предпринять. Логунов чуть не заплакал от досады и обиды.

Эта дорога, к которой он теперь накрепко был прикован, с которой связывал свои надежды и свое отчаяние, хоть и была на острове единственной, не считая мелких троп и лошадиных наметов, однако ж большую часть времени пустовала. Редкая машина пройдет по ней, редкая телега проползет за день. Трудные эти семь километров по островной земле — дорогое удовольствие гробить технику и мотать нервы людям. Только зимой, когда деваться некуда и кругом льды, надрывно завывая, буксуют тут машинки, за полдня с превеликим трудом преодолевая плевое расстояние. В остальное же время основное сообщение на острове морем: и быстрее, и надежней. Правда, утром и вечером по этой дороге курсирует автобус с учениками (ездят в Малый, в десятилетку), но утренний уже прошел, а вечернего Логунову вряд ли дождаться. Да еще в хорошую погоду по острову любит побродить приезжий народ: студенты, прибывшие на сайровую путину, и оргнабор, прозванный почему-то в поселке «сайрой». Преимущественно это девушки, и преимущественно молоденькие. В свободное от работы время девушки стайками разбредались по острову, любовались его экзотической природой, тропическими лесами, живописными бухтами, табунами одичавших лошадей, хоронящимися в густых зарослях бамбучника, собирали вкусную ягоду — жимолость. Эти полуобнаженные феи бродили по сопкам, как сказочные богини, смелые и юные, шокируя своим видом пограничников при исполнении служебного долга, заезжих командировочных из Дальрыбы и Сахалинрыбпрома, редких корреспондентов и одичавших на острове художников.

На беду Логунова, погода неделю уже стояла паршивая, промозглая и по сопкам никто не бродил. «Феи» трудились на рыбоконсервных комбинатах на бланшировке сайры, морской капусте, гребешке, тресковых котлетах, а свободные от смены осаждали единственный поселковый кинотеатр с громким названием «Форум» или крутили любовь в общежитии. Так что надеяться Логунову было не на кого, если не считать этот уползающий к лесу грейдер.

Самым трудным было сделать первое движение. Чтобы пошевелиться, надо было мобилизовать все мышцы непослушного тела. Наконец это ему удалось — с третьей или пятой попытки. Он полз молча и исступленно. Грейдер — взад-вперед, взад-вперед — так же медленно и неумолимо отодвигался прочь… Это была какая-то бессмысленная игра в кошки-мышки. Он смотрел на него почти с ненавистью. Ему казалось обидным всецело зависеть от какого-то неуклюжего грейдера, обидным и несправедливым. Но иного выхода у него не было.

Ему стали мерещиться видения. Вот Татьяна в первый день знакомства на пляже в Серебряном бору. Какой-то пижон, здоровенный битюг с узеньким лбом и тупым выражением лица, нагло, при всех, не дает ей выйти из воды на берег… Они с пижоном, захлебываясь от нехватки воздуха, отчаянно барахтаются в воде, то появляясь, то исчезая над поверхностью реки, и… ее испуганные, большие, прекрасные глаза… Она в день свадьбы — вся в белом, воздушная и неземная, и ее виноватая улыбка — они забыли дома ее сумочку с паспортами… Она в больнице; он чуть не свихнулся тогда в дороге, когда задерживали рейс в Хабаровске, ворвался к начальнику аэропорта и крикнул в безумном отчаянии: «Если вы сию же минуту не отправите меня в Москву, то я за себя не ручаюсь!» У начальника, помнится, были удивленные усталые глаза. Он даже не испугался. Видно, привык к угрозам…

Пот застилал ему глаза, грязь на ощупь уже не казалась холодной и мерзкой, а была мягкой и теплой, как вода в серных источниках на острове Кунашир. Ему вдруг показалось, что грейдер увеличился в размерах. Он напряг зрение. Грейдер попал ножом в расселину скалы и беспомощно дергался в этой западне, натужно завывая обессиленным движком. Мстительная мысль о неотвратимости возмездия мелькнула в воспаленном мозгу Логунова. Собрав все силы, он пополз: их разделяло меньше пятидесяти метров…

Его заметили, подобрали, понесли к машине два парня, один постарше, другой — совсем пацан, усадили в кабину, и он потерял сознание.

Очнулся он уже в поселковой больнице: белые стены, белая койка, белый стол, белая тумбочка, люди тоже в белом. В одном из них, большом и неуклюжем, он узнал главврача больницы Валеру Заварушкина, местную знаменитость, крестного всех курильских детей и врачевателя всех аппендиксов и язв на их славном острове. Валера, обращаясь к нему, что-то говорит, но он не слышит. Тогда Заварушкин склоняется и самому лицу и чуть ли не кричит:

— Старик, у тебя натуральная прободная язва! Надо резать.