На самых дальних...

Что сборы для старого пограничника! Куртка, сапоги, вещмешок, пара запасных портянок. Слава богу, знаю, что такое Курилы, в ботиночках туда не полечу. И вот дорога. Старая. Знакомая. Много раз изъезженная. Я уже знаю наперед, что Красноярск, скажем, или Иркутск мы наверняка проскочим, а вот Хабаровск не облетишь никакими силами. И будешь тут сидеть, как минимум; сутки или двое. Так оно и есть…

Мне нравится аэропорт в Южно-Сахалинске. Тихо. Спокойно. Огромные стекла окон смотрят на летное поле. Сидишь в кресле, и видно, как разбегаются и взлетают в небо самолеты. Или не взлетают. Стоят с зачехленными двигателями и терпеливо ждут погоды. Погода здесь — лотерея: кто знает, когда выпадет твой счастливый билет? Но ты ждешь и надеешься, потому что Сахалин — это уже почти Курилы. И терпишь. И готов терпеть еще.

Мой счастливый билет выпадает через сутки. Як-40, место у окна, сосед — майор с пограничными погонами, свой, родной человек, хотя и совершенно незнакомый. Летим. Пробиваем облачность. Море где-то внизу, угадывается голубыми блюдцами озер. Никакой болтанки, комфорт, стюардесса разносит на голубом подносе минеральную воду. Но я помню другой свой полет. Улетал тогда с Курил насовсем. Было это вечером, и над морем нас встретил сплошной грозовой фронт. Наш грузопассажирский Ли-2 швыряло и трепало, как перышко. Молнии вкривь и вкось кроили черное грозовое небо, точно светом электросварки высвечивая салон и наши напряженные лица. И я в шутку подумал, что Курилы не хотят выпускать меня из своих объятий. Хотя тогда совсем было не до шуток, и весь наш маленький экипаж — пять мужчин и молоденькая девушка — ощущал нечто близкое к состоянию невесомости. И вдруг — треск, грохот, словно раскололась земля. Ну, думаем, все, конец света! Сжались, боимся пошевелиться. А оказывается, в грузовом отсеке свалились какие-то ящики. Смеху было потам…

Сколько воды утекло с той поры! Где сейчас ребята? Разбросало нас по границе. Все мы разбрелись, все переменялись. А дружба, дружба? Матросов в Петропавловске-на-Камчатке. Стас где-то в Приморье. Димка… впрочем, где Димка, не знаю. И Тарантович — тоже… Помню, несколько лет назад развернул газету, и руки вдруг задрожали. Как раз события тогда были на дальневосточной границе. Очерк назывался «Жив Матросов!». Пробежал глазами первые строчки, и сразу отлегло от сердца: жив наш Матросов. Володьке и его ребятам, отличившимся в бою, посвятили целый подвал в центральной прессе. Пришлось ему, первому из нас, понюхать настоящего боевого пороха, заслужил он свою боевую медаль. Знал, чувствовал я, должен был наш Матросов совершить подвиг. К этому его обязывала геройская фамилия и решительная, неуемная натура. А совсем недавно мы свиделись с ним в Москве. Он уже подполковник, солидный человек, две дочери. Вспомнили, конечно, ребят, Курилы, наши лучшие годы жизни… «Читал твои очерки, рассказы. Видишь — слежу. Ты у нас теперь один на всех — писатель». — «Да брось ты, какой уж там писатель! Это еще нужно, как твою медаль, заслужить…»

— Давайте знакомиться, — говорит мой сосед, внезапно обрывая нить моих мыслей. — Майор Захаров. Я из Владивостока.

— Дмитриев Андрей. Из Москвы.

— Журналист? — в упор спрашивает меня майор.

Ну и нюх у нашего брата пограничника! И думаю про себя: а что во мне эдакого, чтобы так сразу — и в точку?

— Что, угадал? — улыбается майор.

— Угадали, — отвечаю.

— На Курилы впервые?

Впервые. После долгой разлуки. Это я думаю, что отвечаю, а сам молчу.

Майор истолковывает это по-своему.

— Кто на Курилах не бывал, тот и света не видал, — назидательно, с чувством превосходства говорит он. — Я лично в седьмой раз лечу, в командировку. — И усмехнулся: — Вечно, скажу вам, какие-то передряги — с погодой, транспортом. А в прошлом году вулкан взорвался. Молчал сто шестьдесят лет и вдруг взорвался. И все равно тянет сюда. Сам не знаю почему.

А я здесь прожил три года. Три лучшие года в своей жизни. Это я только думаю, что отвечаю. А майор продолжает:

— Конечно, экзотика — вулканы, гейзеры, магнолии, бамбук… Но кого удивишь сейчас экзотикой? Я думаю, здесь другое. Уклад жизни. Живут широко — не истончатся. Дружат так дружат…

Майор еще что-то долго говорит, а мне вдруг вспомнилось, как мы во время сборов возвращались ночью по отливу с танцев. Луна, океан и мы. И Димка декламирует: «Друзья мои, прекрасен наш союз…» И подумалось тогда: вот так бы всю жизнь — нога в ногу и не расставаться, никого не терять…

Первым был Валька… Это нас поразило в самое сердце. Это была боль. Физическая боль. Крик души. Наш коллективный отчаянный SOS. Пройдут годы. Мы станем опытнее и мудрее, но никогда мы не научимся терять друзей. Потому что учиться этому — кощунство. И каждый раз сердце вновь обольется кровью, когда придет вдруг с границы печальная весть о ком-нибудь из наших. Здесь, на Курилах, погибнет Толя Шелюг, на Кавказе — Игорь Вишницкий, уйдут молодыми Толя Денисенко, Леша Сенаторов… Наша пограничная служба — суровая служба. Даже в мирное время…