На самых дальних...

— А капитан? — спрашиваю я, зная, что Рогозный уже должен вернуться с границы.

— Товарищ капитан уже сняли, еще в пять часов, — отвечает Ульямиша и, улыбаясь, поправляет свой головной убор.

— То-то, я смотрю, у вас колпак на голове.

Повар добродушно смеется: что верно, то верно — колпак он почему-то органически не выносит и все норовит засунуть куда-нибудь подальше. И в эту самую минуту в столовой начинает твориться что-то непонятное. Пол под ногами вдруг качнуло, и по всему телу пробежала мелкая неприятная дрожь. Стол затрясся и стал подпрыгивать, а все, что было на нем, — дребезжать и позванивать. С потолка посыпалась штукатурка, и большой ее кусок шлепнулся прямо в мои нетронутые еще макароны. Я поднял голову. Лампочка надо мной раскачивалась, точно маятник огромных часов. С неприятным протяжным звоном лопнуло и осыпалось оконное стекло. Что-то с грохотом и стуком обрушилось на пол у Ульямиши на кухне, и оттуда через приоткрытую дверь и «амбразуру» для раздачи повалил густой черный дым. Мы все трое вскочили и, хватаясь за стены, которые тоже раскачивались и жалобно поскрипывали, застыли в нелепых позах.

Вся эта музыка на миг загипнотизировала меня, и я не мог сообразить, в чем же дело. Но потом моментально сработала память: землетрясение! И передо мной вдруг отчетливо и ясно встали похожие кадры: осыпавшееся стекло, падающая с потолка штукатурка, раскачивающаяся электрическая лампочка… Я вспомнил, как мать рассказывала мне о землетрясении в Самарканде, где она была в эвакуации во время войны. Все это сработало в моем сознании в считанные доли секунды, а уже в следующее мгновение я скомандовал «За мной!» и, оттолкнув плечом оторопевшего повара, бросился на кухню. Густой черный дым застилал все вокруг. Видно, на чердаке обрушилась печная труба и завалило дымоход. Надо было срочно, во избежание пожара, загасить печь. Ощупью я бросился к тому месту, где стояла кадка с водой, натыкаясь по дороге на какие-то предметы, хаотично разбросанные по полу. С трудом отыскал ведро, зачерпнул воды и, изловчившись, влил ее в огнедышащее печное чрево. Струя раскаленного пара обожгла мне руку, но я не почувствовал боли.

— Ульямиша, Завалишин, воды! Быстро! — крикнул я и снова бросился к кадке.

Дым безбожно драл глотку, нечем было дышать. Мы метались по кухне, натыкаясь друг на друга, падали и вставали, но дело свое делали. Мелькал перед глазами нелепый колпак Ульямиши…

Когда мы выбрались наконец из своего «чистилища», во дворе уже собралась вся застава. Не отошедшие еще ото сна люди, поднятые неожиданно из теплых постелей, полуодетые, а то и просто налегке, молча и недоуменно взирали вокруг. А стихия продолжала бесноваться. Земля мелко, неровно подрагивала и уходила из-под ног. И от этой дрожи внутри все обрывалось и подкатывало к горлу. С грохотом рушились где-то на берегу скалы, тихо, точно подкошенные, печально падали на противоположной сопке огромные деревья, мрачными бесформенными тенями носилось в небе воронье. Над нашим распадком зловещей протяжной нотой висел густой гул. Было такое впечатление, что где-то совсем рядом разверзлась земля. На мгновение мой взгляд выхватил из толпы бледное растерянное лицо Жени и прижатое к нему перепуганное Маринкино, и я бросился к ним не раздумывая, как на крик души…

Неожиданно разом все стихло. Будто время остановилось. Даже жутко вдруг стало от такой тишины. И в этой абсолютной тишине неправдоподобно спокойно и обыденно прозвучала реплика Рогозного:

— Концерт баллов на девять, не меньше.

Оказывается, он стоял рядом с Женей, а я в суете и волнении просто не заметил его. Голос Рогозного, точно громоотвод, разом снял с нас оцепенение. И тут словно прорвало словесную плотину — заговорили все сразу. Задымили папиросами и самокрутками. Посыпались шутки. Командир отделения Кузнецов даже разыграл короткую пантомиму, изображая, как его подчиненный Панкратенко метался в одном сапоге по казарме и с причитаниями «Дэ ж мий чебот?» разыскивал второй, в то время как тот злополучный предмет был зажат у него под мышкой. А Трофимов, собрав вокруг себя нескольких «молодых», настойчиво уверял их, что, если бы его не растолкали и не стащили насильно с постели, он бы и не подумал проснуться. Подумаешь, невидаль — землетрясение! Маринка щебетала рядом:

— Мамочка, мамочка, ты не беспокойся, я совсем не испугалась. Ну честное слово…

Пока раскуривали да дебатировали, наиболее сообразительные во главе с Мулевым сплоченными рядами двинулись в столовую. (Стихия стихией, а голод не тетка.) Они-то первыми и заметили клубы дыма над нашей казармой и подняли тревогу. На этот раз наша отлаженная в тренировках заставская машина сработала как часы. Ей бы могла позавидовать любая пожарная команда на континенте. Мы быстро приставили лестницы, вскрыли чердак, притащили со склада помпу, завели шланг в речку, и через десять минут все было кончено. Оказывается, на чердаке, несмотря на наши с Ульямишей и Завалишиным «героические» усилия, загорелась-таки в обрушенном дымоходе сажа.