На самом деле

- Бабочки..., - прохрипел Иван Петрович, теряя сознание от боли.

Одно жалко - не рассказать никому. Не успеть.

Пробуждение было болезненным и тяжелым. Он дышал, но не сам. Поднималась и опускалась грудь, шипели трубки, подведенные ко рту и носу. Крепкие ремни удерживали руки и ноги. Кровать - приподнята. Настоящая медицинская кровать.

- Очнулся? Ну, что же ты, Иван Петрович, дорогой наш! Куда спешишь?

Моргал, не понимая. Заместитель сидел у кровати, смотрел честными глазами в самые зрачки. Рассказывал новости. Врачи, мол, сказали, что нельзя было так резко прекращать работу. От того и произошел инфаркт. Но теперь уже все в порядке. Операцию хорошую сделали. Клапаны расшили. В общем, нормально все. Живи, Петрович.

В порядке? В плече и сзади, под лопаткой, как будто игла раскаленная.

Так он с ними заодно, выходит? Вот она где, коррупция! Вот они как деньги-то добывают от всех укушенных, от зараженных - через полицию! И не сказать, не передать никому... Нет уже ни сил, ни воли.

Люди, бойтесь бабочек! И фанатиков!

Хотел прокричать, как завещание высказать...

Эх...

И снова чернота безвременья поглотила его мозг. Кем он будет, когда очнется - уже даже и не думалось. Все. Кончился полковник.

Весна

- Как же у вас тут тихо.

- Не сезон. Тут, когда не сезон, всегда тихо.

Регистрация в гостинице занимала непривычно много времени. Никаких новых технологий - обычная шариковая ручка, анкета на тонком бумажном листе, толстый журнал регистрации. Обязательное предъявление документов. Страна проживания интереса не вызвала. Главным было знание языка. А говорили тут повсеместно на знакомом и понятном языке, в отличие от западных областей страны, где Иван фактически ничего не воспринимал на слух. Там требовалось повторить два или три раза, чтобы он понял, о чем спрашивают. Тут же говорили понятно, без всякого акцента или местных каких-то особенностей. Средний такой язык. Средняя речь, если так можно выразиться. Почти, как дома. Но - не дома.

Еще тут все называли друг друга по имени. Даже президента страны. То есть, как в детстве - все по имени. Или как в дальней загранице какой-нибудь. Вот и беджики у всякой обслуги любого возраста - только с именем. И его самого, известного "на северах" писателя Ивана Владимировича Петровского записали просто Иваном Петровским. На фамилию улыбались радушно, и только что не спрашивали, не свой ли, не из местных ли, не родственник ли.

Номер был мал, но дешев. Море еще холодное, не для купания, но зато совсем близко. Зелень жесткая и колючая, но такая яркая и непривычная на вид - настоящая заграница.

Юг.

Иван приехал в этот поселок по рекомендации друзей. Тут, сказали ему, удивительно легко и хорошо пишется. Очень тихо. Вдали от трассы. Нет длинных пляжей, как в соседних чисто туристических городках. Нет надоедливой громкой музыки ночи напролет.

Вот как раз за тишиной он и приехал. И за воздухом, пропахшим солью и ветром.

В первый же день выбрался погулять. Убедился, что как ни гуляй, а все равно через час опять придешь к гостинице. Две улицы крест-накрест. Дорога в горы к трассе. Рынок. То есть, рыночек. Маленький и аккуратный. Торговый ряды вдоль той улицы, что к морю. Бетонный забор старого санатория с калиткой нараспашку и памятником кому-то в буденовке при входе. Глянцевые пальмы у подъездов стандартных серых пятиэтажек. Крутые нескончаемые лестницы, позволяющие спрямить путь. Крики чаек вдали.

Хорошо.

Возле рынка какая-то старуха, греясь на весеннем солнце, продавала клубнику.

- Неужели своя? - удивился Иван.

- Да какое там! Турецкая, из Алушты привезла. Своя-то пойдет через пару недель, не раньше. Как раз к сезону.

Взял клубники, заплатил, не торгуясь. Местные цены просто радовали. Может, правда, приехать сюда на полгода, запереться, написать сразу новый роман?

Старуха насыпала ягоды в самодельные кульки грамм на сто. Вот два таких кулька и купил.

В номере помыл ягоды, выложил на гостиничную тарелку. Запах клубники, крики чаек вдалеке за распахнутым окном. Жестяной шелест жесткой зелени.

И опять же - хорошо.

Спалось великолепно. Ничто не мешало спать. И проснулся в утреннем сумраке бодрый и выспавшийся. И еще ленивый-ленивый. Хотелось ходить медленно, дышать через раз, питаться долго и основательно. В общем, не роман писать, а бездельничать в полный рост.

А в туалете (да, да - писатели тоже ходят в туалет) Иван обратил внимание на сами кульки, промокшие красным, с расплывшимися чернилами на изнанке. Почерк был разборчив. Язык - родной. Слова, слова, слова... Это кто сказал? Шекспир? А вот писатели всегда вчитываются в слова. Если они, конечно, настоящие писатели.

"Снял однушку. Цены тут просто смешные. Останусь на всю зиму, как мечтал. Роман пишется".

Потом был кусок совсем размокший и грязный. Зато на втором листе было разборчивее.

"Хозяйка - золото. Порекомендовала, к кому ходить за молоком и творогом. Лишний раз не появляется, нос свой в углы не сует. Местная тишина радует, как ничто более".