На самом деле

Талант прорезался в Петьке почти сразу после школы. То есть, сначала он попробовал поступить, как все, потом его загребли в армию, а потом и прорезался его талант. И похоже, именно он получил от того прибора целых сто процентов. Потому что изобрел новый аппарат, который испускал те самые мыслительные волны и повышал талант учеников уже не на десять процентов, а минимум вдвое. Сразу — вдвое. Гарантировано. А по максимуму, если получится, так как раз в десять раз. Все уже проверено и апробировано. Знаешь, сколько в нашей стране школ? Ого-го!

— В общем, десять процентов, — завершил свое выступление Петька.

— Пятнадцать? — задумчиво спросил директор школы. — И заодно — а документы какие-то есть? Мне же с родителями говорить, с учениками.

Тут же был предъявлен паспорт общего образца, из которого было видно, что сидит в кресле Петр Сергеевич Барановский. Не какой-то там Овцов.

— А это…, - ткнул в фамилию директор.

— Давно поменял. Нельзя было изобретать с той фамилией, — небрежно отмахнулся Петька.

Ну, что. Это было резонно и правильно.

— Так, завтра, значит, — сказал директор. И добавил строго. — Пятнадцать.

— Эх, — махнул рукой Петр Сергеевич Барановский, большой ученый и уникальный изобретатель. — Только для тебя, Витёк. По старой памяти.

* * *

Прибор был черный. В настоящей тисненой коже. Кнопка была серебристой. А кроме жужжания еще мигала синяя лампочка.

Старшеклассники сидели, завороженные действом и словами директора школы о том, что Петр Сергеевич Барановский стал большим ученым и гениальным изобретателем именно после облучения мыслительными волнами десять лет назад. И вот он создал свой прибор, который поднимет уровень таланта у всех старшеклассников вдвое — это минимум. Гарантия такая. А некоторым, у которых мозг лучше воспринимает эти специальные волны, в целых десять раз.

— Надеюсь, — говорил строго и одновременно возвышенно директор школы, — Что через несколько лет кто-то из вас постучится в мой кабинет и представит новое изобретение. Еще более уникальное и гениальное. И вы все будете гордиться, что учились в этой школе, в этом классе, и видели самого Петра Сергеевича Барановского с его уникальным прибором, который так поможет вам в будущей жизни.

* * *

— Ну, ты заезжай, если что, — сказал директор, укладывая стопку купюр в сейф.

— Да ты что, Витёк! Знаешь, сколько еще школ не окучено? Мне же по стране еще кататься и кататься! Таланты выращивать — это тебе не за столом в кресле сидеть!

На том и расстались директор школы и гениальный ученый и изобретатель.

* * *

Эх, думал директор, а может, мой талант-то как раз в чем-то другом? Может, я тоже мог бы стать изобретателем и ученым? Упустил свой шанс, промахнулся…

Хотя — директор школы всего через десять лет после окончания…

Но вдруг что-то было бы еще лучше и сильнее?

Он пересчитывал деньги в сейфе, делил на пятнадцать и умножал на сто, прикидывал, сколько еще школ в стране. Да-а… Повезло Петьке. Бычара свой талант проявил и применил в полной мере. У него, небось, как раз на сто процентов и выросло после того облучения.

Талант. Что еще сказать. Просто талант. И мыслительные волны.

Реальная жизнь

По шторам метнулись огни. Никто бы и не заметил — подумаешь, машина проехала ночью, светя фарами — вот и прочертила, осветила, мигнула. Если не знать, что этаж тринадцатый, а внизу — тесный двор. Нет тут никаких машин на уровне окон или даже чуть ниже. Нет и не было.

Стук-стук-стук.

Это ведь прямо в окно, между прочим. А то, что у меня, напомню, тринадцатый этаж, и даже раздвижная лестница с пожарного автомобиля просто никак не достанет до моего окна — это как? Нет, они тут совсем с ума все посходили. Невозможно постучать мне в окно. Ясно? Не-воз-мож-но!

Лёха Первак (фамилией своей он гордился и всегда при знакомстве разъяснял ее важное значение) сходил на кухню, задернул и там шторы — ну, какие шторы, какие шторы, если просто занавески! — достал из холодильника две банки пива… Он бы и больше достал, но тащить в одной руке было бы неудобно. Надо же еще и сыра построгать на блюдце. Два разных сыра. Вот этот, помягче, простой российский с мелкими дырочками, соленый и упругий. А еще есть этот вот импортный, как его, черт… Да все равно. Он режется с трудом, с хрустом внутренним, с сопротивлением, и все равно не отрезается, а отламывается неаккуратно. Этот вот сыр — он не чтобы жевать, а чтобы посасывать его между глотками. Вот так вот глоток холодного пива, потом кусочек сыра, потом опять пиво.

Стук-стук-стук.