На пути

Он спустился по лестнице, стены которой, казалось, клонились и плясали в свете свечи, прошел по коридору, задул огарок, поставил подсвечник у двери приемной и выскочил на улицу.

Стояла темная ночь; на высоте третьего этажа сквозь «бычий глаз» церковного здания виднелись тени от красной луны.

Дюрталь несколько раз затянулся сигареткой и зашагал к капелле. Он тихонько повернул дверную ручку и вошел в притвор; помещение было темно, ротонда же, хоть и пуста, освещена множеством лампад.

Дюрталь сделал шаг, перекрестился и отступил назад, ибо наткнулся на какое-то тело. Он посмотрел под ноги.

Перед ним было поле сражения.

На земле валялись людские фигуры, словно бойцы, сраженные картечью: одни ничком, другие на коленях, те распластались, раскинув руки, будто застреленные в спину, иные стиснули кулаки на груди, а те вытянули руки или обхватили головы.

И ни звука, ни стона в этой куче умирающих.

Дюрталь, разинув рот, ошеломленно глядел на месиво монашеских тел. От лампы, которую переставил в ротонде отец сторож, через порог упала длинная полоса света, и в ней он увидел монаха на коленях перед алтарем Богородицы.

Это был старик лет восьмидесяти или больше; он стоял неподвижно, как статуя, уставив взгляд в таком порыве молитвенного поклонения, что все изображения святых в экстазе, писанные примитивами, рядом с ним казались вымученными и холодными.

При том вид у него был простецкий; голый, без венчика волос, череп, сожженный солнцем и омытый дождями, имел кирпичный цвет; взгляд затуманенный, на глазах от лет бельма; морщинистое, скукожившееся, шероховатое, как старый букс, лицо пряталось в густой белой бороде, а немного курносый нос как нельзя лучше довершал впечатление от этого облика.

Но не из глаз, не из уст — отовсюду и ниоткуда исходило нечто ангельское, растворявшееся в его лике, окутывавшее жалкое согбенное тело, накрытое кучей тряпья.

Душа этого старика даже не потрудилась изменить его обличье, облагородить его: она просто упразднила себя в сиянье; это было нечто вроде нимбов древних святых, только свет не блистал вокруг маковки, а, разливаясь вокруг всей фигуры, бледно и почти невидимо омывал его существо.

При том старец ничего не видел и не слышал; другие монахи ползали на коленях, придвигались ближе к нему погреться, спрятаться за ним, он же стоял неподвижно, глухой и немой, застыв так, что его можно было бы счесть мертвецом, если бы временами не двигалась его нижняя губа, оттопыривая огромную бороду.

В окнах блеснул рассвет, мрак стал рассеиваться, и прочие братья также стали видны Дюрталю; все эти раненные Божьей любовью, преклонясь пред алтарем, горячо молились, безмолвно вырываясь из самих себя. Были совсем молодые, стоявшие на коленях с прямой спиной, были другие, закатившие в экстазе глаза и сидевшие на пятках; кое-кто совершал крестный путь, так что нередко они вставали друг напротив друга и глядели друг на друга не видя, глазами слепых.

То были рясофоры; белоризцы лежали между ними большими белыми буграми, пав ниц и лобызая землю.

«О, вот так и молиться, как эти монахи!» — воскликнул про себя Дюрталь.

Он чувствовал, что его злосчастное «я» расслабляется; окруженный духом святости, он раскрепостился и рухнул на плиты, смиренно прося у Господа Иисуса прощения за то, что осквернил чистоту места сего.

Он молился долго, в первый раз отрешившись от себя, признавая себя столь недостойным, столь окаянным, что не понимал, как Господь при всем Своем милосердии мог допустить его в сей малый круг избранных. Он испытал себя и ясно увидел, что был много ниже последнего из этих послушников, не умевшего, быть может, даже прочесть по складам книгу; он понял, что культура ума — ничто, культура же души — все, и понемногу, даже не сознавая того, с одной только мыслью — пролепетать благодарственные слова — он забылся: в капелле душа его была увлечена другим — прочь из мира, прочь из плоти, прочь из тела.

В этом храме порыв духа наконец-то нашел поощрение, его долго отторгавшееся извержение было принято; здесь он даже не выбивался из сил, как в те времена, когда ему с таким трудом удавалось бежать из своей темницы в Нотр-Дам де Виктуар или в Сен-Северен.

Затем он вернулся душой туда, где бросил было в одиночестве свою животную сущность, и огляделся, изумленный. Почти все братья ушли; один из белоризцев оставался лежать ниц перед алтарем Богородицы; Дюрталь перевел взгляд с него на ротонду, куда вошло еще несколько отцов.

Дюрталь стал наблюдать за ними. Монахи были самого разного вида, высокие и низенькие, один толстый, лысый, с окладистой черной бородой и в пенсне; были маленькие, светловолосые и одутловатые; были очень старые, с колючей жесткой щетиной, и очень молодые, с блуждающим взором немецких мечтателей, с голубыми глазами, глядевшими из-за очков, но почти у всех, кроме самых молоденьких, была одна общая черта: полное брюхо и сетка розовых прожилок на щеках.