На пути в никуда

— Хорошо, — нарочито подобострастно ответил он. Так, ещё одна игра, понял фон Ранке. Кошки-мышки.

Фишер подвинул стул для друга и расположился напротив старухи. — Положите свои руки на стол, оба, ладонями вниз, — сказала она. Они повиновались. Она прислонилась ухом к столешнице, как будто вслушиваясь. Её глаз следил за лучиками света, прибивавшимися сквозь щели. — Самонадеянность, — пробормотала она. Фишер промолчал.

— Дорога, ведущая в огонь и смерть, — начала она. — Ваши города объяты пламенем, ваши женщины и дети ссыхаются в огне, превращаясь в маленьких черных куколок, запертых в горящих домах. Лагеря смерти найдены, и вас обвинят в чудовищных преступлениях. Многих будут судить и повесят. Ваша нация опозорена, ваше дело проклято навечно. — В её глазу вспыхнул странный огонь. — А много-много лет спустя, лицедей будет расхаживать с важным видом по сцене, в кино, распевая дурацкую песенку — превратив вашего фюрера в клоуна. Вас почитать будут только психопаты, сквернейшие из скверных. Вашу нацию разделят ваши враги. Всё будет потеряно.

Улыбка Фишера не дрогнула ни на йоту. Вытащив из кармана монетку, он кинул её старухе, затем отодвинул стул и поднялся. — Твои карты, карга ты старая, такие же кривые, как и твой подбородок. Поехали, — обратился он к приятелю.

— Я, между прочим, давно на этом настаивал, — заметил фон Ранке. Фишер, однако, не двигался. Фон Ранке взял его за рукав, но обер-лейтенант СС стряхнул его руку.

— Знаешь, ведьма, цыган осталось мало, — прищурившись, сказал он. — А очень скоро станет одним меньше.

Фон Ранке чуть ли не силой вытолкал друга за дверь. Старуха вышла за ними и уставилась на туманный свет своим единственным глазом.

— Я не цыганка, — сказала она. — Разве ты не узнал эти буквы? — она протянула руку к надписи над порогом.

Фишер покосился на письмена, и в его глазах мелькнуло узнавание. — О, да, — сказал он. — Теперь я узнал. Мертвый язык.

— Что это значит? — спросил фон Ранке, поёжившись.

— Иврит, я подозреваю, — ответил Фишер. — Она же еврейка.

— О, нет, — захихикала старуха. — Я не еврейка.

Фон Ранке поймал себя на мысли, что при свете женщина почему-то выглядела моложе, во всяком случае, сильнее, и его тревога усилилась.

— Да мне плевать, кто ты такая, — холодно ответил Фишер. — Об одном я мечтаю — оказаться во времени своего отца. — Он шагнул к ней, но она даже не пошевелилась. Её лицо стало юношески мягким, а глаз вспыхнул. — Тогда не было никаких правил, никаких предписаний — и я мог вытащить вот этот пистолет, — он похлопал по кобуре, висевшей на поясе, — приставить его к твоей вонючей жидовской голове, и пристрелить, возможно, последнюю еврейку в Европе. — Он расстегнул кобуру. Женщина распрямилась, казалось, она черпает силу из оскорблений, которыми ее осыпал Фишер. Фон Ранке испугался за своего друга; его опрометчивость могла легко причинять им неприятности.

— Сейчас иные времена, годы наших отцов миновали, — напомнил он Фишеру.

Фишер медлил, его ладонь сжимала рукоять пистолета, наполовину вытащенного из кобуры, а палец лежал на спусковом крючке. — Знаешь, старая ведьма, — сказал он, хотя женщина уже никак не выглядела старой, и уж точно не скрюченной и покалеченной, — сегодня ты чудом избежала гибели.

— Ты понятия не имеешь, кто я, — пропела она.

— Scheisse! — Фишер плюнул в раздражении. — Сейчас мы уедем, но обязательно доложим властям о тебе и твоей хибаре.

— Я — кара, посланная провидением, — дохнула она, и в её дыхании, даже на расстоянии нескольких шагов, явственно ощущался запах горящих камней. Она отступила назад, в хижину, но голос звучал так же чётко. — Я — зримая рука, я — столп облачный днём и столп огненный ночью.

Лицо Фишера затвердело; внезапно он рассмеялся. — Ты прав, — сказал он, обращаясь к фон Ранке, — не стоит она того, чтобы с ней возиться. — Он повернулся и пошёл к машине. Фон Ранке поспешил за ним. Один раз он обернулся, чтобы посмотреть на эту мрачную хибару, полную мерзости запустения. В ней же годами никто не жил, неожиданно подумал он. Женщина превратилась в тень, в бесформенную фигуру у древнего каменного очага, рядом со старым столом, покрытым пылью.

Усевшись на сиденье, фон Ранке облегченно вздохнул: — Всё-таки ты склонен к самонадеянности, не так ли?

Фишер осклабился и покачал головой: — Знаешь, старина, давай-ка ты сядешь за руль, а я буду читать карты. — Фон Ранке завел мотор «Мерседеса» и подождал, пока его урчание стало ровным. За машиной в тумане от выхлопа образовался небольшой вихрь.

— Неудивительно, что мы заблудились, — скривился Фишер. Он в раздражении расправил Пан-Германскую карту. — Ты погляди, она же издана пять лет назад, в 1979!

— Да найдем мы дорогу, — ответил фон Ранке. — Я очень хочу посмотреть на реакцию старика Крумнагеля, когда мы привезем ему планы. Он так долго и страстно выступал против антиподных рикошетирующих планирующих бомбардировщиков… А ты зачем-то ввязался в разговор с этой старухой, и мы сейчас рискуем задержаться.