На пути к Цусиме

Едва подписав петербургскую декларацию, «высокие договаривающиеся стороны» открыли охоту за новыми свидетелями. «Сюда, — сообщал из Копенгагена Извольский секретной телеграммой от 14(27) ноября, — прибыл датский уроженец, ныне русский подданный Лунд, находившийся в качестве вольнонаемного капельмейстера на крейсере «Аврора» и высадившийся с судна в Танжере. Английский поверенный в делах настойчиво предлагает ему ехать в Лондон, дабы затем явиться свидетелем международной комиссии, предлагая ему, по словам Лунда, не только средства на поездку, но и дальнейшее обеспечение». Сделка состоялась, и в тот же день бывший капельмейстер отправился в Лондон с большими конспирациями и в сопровождении секретаря английской миссии Peto[180]. В Париже, однако, выступить ему так и не довелось. Вероятно, этому в последний момент воспротивился сам Лунд — хотя при расставании в Танжере командир «Авроры» капитан 1–го ранга Егорьев разрешил ему свободно говорить о происшествии в Северном море где угодно, тот все равно патологически опасался мести со стороны русских властей[181].

Впрочем, главной проблемой англичан был не поиск новых свидетелей, а подготовка к процессу уже имевшихся — для этого в их распоряжении была вся геймкокская рыбачья флотилия. В Гулле была образована особая внутренняя следственная комиссия (Inquiry of the Board of Trade), на которой, как впоследствии выразился один русский дипломат, свидетелям «заранее втолковывались произвольные объяснения того, что было ими действительно видено»[182]. Непосредственными результатами работы этой Inquiry стало, во–первых, появление 276–страничного альбома с отображением положения рыбачьих судов во время инцидента и, во–вторых, — отказ рыбаков от заявлений, которые они сделали 10(23) октября сразу по возвращении в док Св. Андрея. В этом сказалось как давление судохозяев, так и, вероятно, другие обстоятельства, на которые намекнула «Universe»: «Смело можно утверждать, — писала газета, — что если бы команда «Moulmein» не поспешила со своим правдивым заявлением о виденных ею в ночь на 9(22) октября миноносцах, то ей бы, наверное, хорошо заплатили за молчание. Пожалуй, и теперь еще попытаются прибегнуть к этому могучему средству»[183]. «Очень важно, что гулльская следственная комиссия беспристрастно доказала отсутствие реальных или импровизированных миноносцев между рыболовными судами ночью 21 октября, и это — важнейший пункт против доводов русских, — читаем в подготовительных документах английской делегации в Париже. — […] в ходе, так сказать, воссоздания условий и обстоятельств [инцидента], в их последовательности в показаниях каждого следующего свидетеля их сведениям было придано известное направление, к которому они подсознательно склонялись»[184].

В итоге попытки русских представителей найти в Гулле подходящих свидетелей (т. е. Тех, кто был бы готов под присягой подтвердить свои собственные заявления от 10(23) октября) оказались блокированы. Одного–единственного, которого по горячим следам удалось тайно уговорить дать такие показания, гулльская печать тут же обнаружила и объявила подкупленным русскими пьяницей. Вслед за ней и вся английская пресса заговорила о «попытках русских тайных агентов подкупить гулльских рыбаков с тем, чтобы те поклялись, что миноносцы среди их траулеров появлялись»[185]. Негласно посланный в Гулль из Брюсселя капитан Арфетен также вернулся ни с чем, объяснив, что «большинство лиц, могущих представить доказательства, благоприятные для России, воздержатся в настоящее время от подачи такого рода показаний во избежание ссор и нападок в местных трактирах и харчевнях, где собираются рыбаки и всякий праздный люд»[186]. Впоследствии нужных людей удалось-таки разыскать, но ни одного из них российская сторона выставить лично в качестве официального свидетеля в Париже не решилась — как справедливо заметил в приватном разговоре с бароном М. А. Таубе Рачковский, «все «свидетели», выловленные моим бывшим подчиненным Мануйловым из разных английских, голландских и скандинавских трущоб, не стоят, как говорится, ни гроша»[187].