На приезжих гладиаторов

А кинулись искать концы - в воде концы. Пойди сыщи - не сыщешь. Известно ведь, в одну реку дважды не войдешь, как ни пыжься.

Я отдал необходимые приказы верным людям и пошел в холодную, поговорить.

Встретил он меня с насмешкою, говорил уверенно и нагло. Знал, что послезавтра освободят, обвинение было шито белыми нитками - мы оба это хорошо понимали. Будь я помудрее, не торопился бы, раздумал и рассчитал все так, чтобы он и издох там, в холодной, но тогда сглупил, повинуясь мгновенному порыву, и состряпал слишком уж глупую зацепку. От такой отвертеться - раз плюнуть, тем паче - невиновному. Теперь нужно было либо отступиться (невозможно! после того, что он совершил - невозможно!), либо действовать смело и быстро.

Но всякая месть - полмести, если тот, кому мстишь, не понимает, что происходит.

Я присел и ухмыльнулся одной из своих самых паскудных ухмылочек.

- Дерзишь! Думаешь, завтра тебя отпустят? Ошибаешься.

Пауза.

Ждет.

- Ты покинешь эти стены, - я картинно обвел руками холодную, - уже сегодня.

Он звякнул цепями:

- Ну и что ж ты задумал, "куманек"?

Ненавижу. Ненавижу, когда меня так называют. Если шуту прощаю - а что сделать, шут и шут - то этому стервецу...

- Не стоит, - сказал я. - Не напрягайся. Я и так расскажу.

- Конечно, - кивнул он, усмехаясь. - Тебе ведь нужно _отомстить_ _полностью_.

Я рассмеялся:

- "Отомстить"? "Отомстить"! Да я даю тебе шанс, мальчишка! Может быть, единственный шанс в твоей засохшей, скукоженной жизнишке, которая в противном случае промелькнула бы, и никто - никто! - даже не вспомнил о тебе впоследствии.

(Здесь я кривил душой. Это _был_ его единственный шанс. Другого я не собирался ему предоставлять).

Он хмыкнул, но я видел: заинтересовался. В конце концов, это великое желание каждого, единственное, _настоящее_, заветное, выпестованное: бессмертие. Так уж устроен человек. Знает о том, что неизбежно - рано или поздно - умрет, и именно поэтому хочет до сумасшествия, до одержимости _остаться_. Скажут: на то и есть религия, Бог. Правильно. Но не все верят. Ходить в церковь, исповедоваться, молиться перед трапезой - этого мало, это еще не показатель. Могут и ходить, и молиться, а в душе - там, в самой сердцевине, - не верят. Ну не могут! Тогда... По всякому тогда случается. Некий храмы жжет, кто-то пишет иконы, - а цель у всех одна-единая: сохраниться, - пускай в мазке яичного желтка, пускай в гневных словах, дурной молве - только бы сохраниться! Только бы!..

_Этот_ тоже задумывался. Нечасто еще, возраст не тот. Но задумывался. По лицу видно было. И в Бога _этот_ не верил... тоже.

"Вот я тебя и поддел".

- Н-да, прославишься... Если, конечно, раньше не помрешь. Тебя сделают гладиатором.

- А-а, - протянул он. - Не боишься?

- Не боюсь, - ответил я. Ответил и почувствовал (бывает так иногда), что сделал это зря. "Не зарекайся". Стоит только возомнить себя всесильным, как обстоятельства начинают доказывать вам обратное.

Обозленный этим пришедшим ощущением, наперекор ему, я повторил:

- Не боюсь. Чего мне бояться? Сейчас за тобой придут, заберут в этот их... балаган - никто, ни единая душа не узнает! Сумеешь выжить после первого боя, не сломаешься - станешь известным. Вот твой шанс на бессмертие. Конечно, память людская недолговечна, как жизнь навозной мухи, - я сочувственно поцокал языком, - но что поделать?.. Ты уже не волен выбирать.

Он диким зверем, спеленутым в несвободу и еще с ней не смирившимся, метнулся ко мне; лязгнули цепи. Я широко улыбнулся:

- Остынь. Ярость еще пригодится тебе там, на арене.

Снаружи уже ждал глашатай, "с деньгами и охранниками". Последним я велел отправляться в холодную и "принять товар", первые же взял - лишь затем, чтобы заплатить людям, стоявшим сегодня на страже. Мне эти деньги были не нужны. Мне нужно было молчание дежурных, мне нужно было, чтобы они устроили все, как следует, и оставили следы "побега". Они все сделали правильно, и не их вина, что судьба отвернулась от меня.

Шут

"Он думает, это пройдет"!