На последней странице

— Ну что ты, мой мальчик, — усмехнулся дядя Гарри. — А знаешь, в чем твоя беда, Джером? Нет? Я тебе скажу. Ты свихнулся — вот она, Джером, твоя беда. Уж конечно, доктора, эти умники-разумники, наверняка выискали для этого словечко помудрее. Но как там ни назови — суть одна. В мое время не мудрили. Сказали бы просто и ясно: ты свихнулся, да и запихнули бы в соответствующее место.

— Но я вовсе не свихнулся! — выкрикнул Джером. — А ты же знаешь, я советовался с психиатром.

— Конечно! — сказал дядя Гарри. — Выложи он так вот напрямик, что ты свихнутый, да ты бы перепугался до смерти, и поминай как звали. Чего же ему пациента-то терять? Ты — «эмоционально неуравновешенный» или «галлюцинируешь под влиянием стресса». Наслушался я всех этих выдумок.

— Нет, мой врач совсем не такой, — заупрямился Джером. — Я ему все рассказал, и он очень, очень мне сочувствовал.

— Так уж и все рассказал? — полюбопытствовал дядя Гарри. — И про то, что человека убил?

— Нет! Про это-то, конечно, не сказал!

— Уж я думаю. Ты только и сказал ему, что с тобой разговаривает картина. Но не объяснил, что это портрет человека, которого ты убил. Очень бы тебе этот добряк-доктор посочувствовал, выложи ему это!

— Я решил, что подробности ему знать неважно.

— Очень даже важно. Одно дело, он считает, что все это так вот вдруг — раз, два, три — и хлоп: с тобой говорит картина. Тут он станет исследовать твою психику. А объясни ему, что это портрет человека, которого ты убил, он бы не сомневался, что говорит не картина — твоя совесть.

— Подумаешь, совесть! Чушь одна и чепуха!

— Конечно, совесть. Будь у тебя тогда совесть, ты бы подсыпал какой-нибудь быстродействующий наркотик, а то подмешал медленный и болезненный.

— Да откуда же мне знать, как действуют наркотики? Я-то их не глотаю.

— Нет, Джером, не глотаешь. Но ты парень сообразительный. И жадный. Ух, какой жадный! Да, я тебя еще не поздравил с успехом — мастерски ты подделал подпись на завещании. Долго тренировался?

— Месяца три.

— Отлично сработано. Но знаешь, вся эта сообразительность тебе сейчас не поможет. Денежками-то, которые унаследовал, тебе так и не попользоваться. Ты ведь и сам это знаешь, а, Джером?

— Почему это не попользоваться? — поинтересовался Джером.

— Потому что психиатр, умник этот, разумник, засадит тебя в сумасшедший дом из-за этих разговоров с картиной.

— Да он и в мыслях того не имеет!

— Не имеет? Я что, ослышался: ты ведь говорил горничной, будто завтра идешь в больницу сдавать анализы?

— Ну, иду, но это самые обычные анализы. Такие всегда делают.

— Ты так считаешь? Ну да не расстраивайся, — ласково успокаивал дядя Гарри. — Если тебя туда запрячут, я приду навещу.

— Еще чего! — Джером повернулся и пошел прочь.

— Джером! — В голосе дяди Гарри прозвучала новая, повелительная, нотка.

Джером вернулся.

— Полицию, Джером, ты надул здорово, ничего не скажешь, — сказал дядя Гарри, — но уж не думаешь ли, что удастся улизнуть от моего возмездия?

Джером выругался и зашагал прочь от портрета дяди Гарри.

Перевела с английского И. Митрофанова

Морис Ролан Пять долгих часов

— Можно еще кофе?

— Пожалуйста.

Ларри медленно потягивает горячий напиток. Каждый глоток причиняет боль. Кожа вокруг рта воспалена и натянута, словно вот-вот лопнет. Ларри сжимает зубы. Нужно потерпеть. Еще несколько часов, и он в безопасности.

Расплатившись, Ларри выходит на улицу и оказывается среди множества людей, движущихся в направлении улицы Перри. Затертый в толпе, он чувствует себя увереннее и, влекомый людским потоком, входит в огромный универмаг.

На втором этаже Ларри опускает в фотоавтомат монету. Объектив обследует лицо Ларри Кразукки, известного преступному миру и газетам под кличкой Блестящий.

Впрочем, все это уже в прошлом. Последние месяцы изнурили его: более сорока судебных заседаний, дотошные допросы в различных комиссиях… Чтобы спастись от тюрьмы, Ларри пришлось во всем признаться. Благодаря его показаниям арестован Луиджи Тавиани, глава торговцев наркотиками на Западном побережье. А ведь Ларри был его правой рукой…

Играя правдой, кое о чем умалчивая, Ларри удалось спасти свою голову и сохранить свободу. Лишь одно беспокоило: сардоническая ухмылка Луиджи Тавиани на прощанье.

Аппарат выплевывает отпечатки. Дрожащие руки Ларри держат сырые еще фотографии.

Ура доктору Штейнеру — волшебнику косметической хирургии! Нужно быть очень уж дотошным, чтобы опознать теперь бывшего гангстера. Ларри коротко усмехается и направляется к выходу. Завтра он будет уже в Венесуэле.

На эскалаторе Ларри привычно ощупывает свой левый бок. Его кольт двадцать второго калибра готов к бою. При малейшем признаке тревоги Ларри среагирует молниеносно. Все его мускулы напряжены. Он остается тем же Ларри Кразукки, хотя в документах значится совсем другое имя.

Возле выхода из универмага свободное такси. Ларри ныряет в машину:

— В музей искусств!

— А, к Тутанхамону, — комментирует таксист. — Вот уж не думал, что публика проявит такой интерес к этой древности. Наверное, он был важной персоной в своем Египте!