На последней парте

— Геометрическое тело, геометрическое тело, — распевала Кати, пританцовывая вокруг стола. Потом вприпрыжку вылетела на кухню и вытащила из ящика коробочку с пуговицами. Отодвинув геометрическое тело, высыпала содержимое коробки на стол. Кати выбирала из разноцветной горки то одну, то другую пуговицу и подолгу рассматривала. Большую лиловую пуговицу, найденную когда-то в шкафу под бумагой, она посмотрела на свет. Пуговица сразу стала прозрачно-розовой. Потом, улыбаясь, поглядела на толстенькую коричневую пуговку — вылитый муж тети Дёрди! Тоже с большим таким животом. А белая перламутровая пуговица напоминала луну, и даже с темными пятнышками. Любимицей Кати была плоская красная пуговка. Если отставить ее подальше да зажмурить один глаз, видно, как красная пуговка улыбается. А еще она умела прыгать. Поставит Кати спичечную коробку, скажет: «Гоп!» — и красная пуговка перепрыгивает через коробку. А вот пуговицу с золотым ободком Кати не любила, хотя вообще-то золотой ободок — это очень красиво. Она выудила из горки коричневую пуговицу от пальто. Пуговица была украшена сверху полосками, а глубокие дырки смотрели на Кати словно чьи-то глаза. Кати погладила полоски на пуговице. «Вроде меня, — подумала она, — лохматая!» И положила ее — единственную — в пенал, остальные же смела опять в коробочку. Но в ящик коробку не стала прятать. Зачем? Ведь завтра суббота…

Тетя Лаки сердилась:

— Не съешь этот соус, в воскресенье не получишь ватрушек!

Кати обожала ватрушки, но соус не шел в горло. А ведь из школы она прибежала такая голодная, что сразу, даже не заходя домой, постучалась к тете Лаки. Тетя Лаки теперь почти всегда готовила и для них.

Но когда вкусный соус был уже в тарелке, до Кати вдруг дошло, что сегодня суббота и она идет к Феттерам. Как ни сердилась, как ни грозилась тетя Лаки, Кати уже было не до еды.

Она завернула в газету коробку с пуговицами, перевязала шпагатом и, хотя папа разошелся вовсю, так и не осталась дома раздувать огонь — конечно, Шаньо опять принес сырые дрова… Но нельзя же заставлять Феттер ожидать себя!

У нее чуть сердце не выскочило, когда она увидела на вычищенной до блеска медной табличке надпись: «Агоштон Феттер». Агоштон. Странно все-таки, что такого маленького человечка, как дядя Феттер, зовут Агоштон! Кати позвонила. Звонок отозвался у нее в животе гулким эхом. С замиранием сердца она ждала: вот сейчас дверь распахнется, и она переступит порог. Уж конечно, у Феттеров должна быть такая же фарфоровая танцовщица, как у доктора Жиги. Кати, стараясь даже, не дышать, прислушивалась, не идут ли уже открывать дверь. Никто не шел.

Кати снова позвонила. Теперь уже не коротко и робко, как в первый раз, а долго и настойчиво. Никакого ответа. Нажала кнопку еще и еще раз, — вдруг они просто не слышали? Ответом была мертвая тишина, словно Кати завернула ненароком на необитаемый остров.

«Их нет дома!» Эта мысль потрясла Кати, и сердце ее сжалось, словно на него положили ледяную тряпку.

Вне себя от горечи и от ярости, она била, дергала, ломала звонок, и он вторил ей, жалобно всхлипывая.

Из соседней двери высунулась голова.

— Одурела ты, что ли? — спросила незнакомая тетя. Кати не знала, что ей сказать, ведь на такой вопрос невозможно ответить ни «да», ни «нет».

— Не видишь, что нет их дома? — продолжала незнакомая тетя. — Они уехали к бабушке в Фот сразу же после обеда. Они всегда проводят там субботу и воскресенье…

Только на проспекте Ленина, перед лавкой, где торгуют ножами, Кати пришло в голову, что следовало хотя бы поблагодарить ту женщину…

Послезавтра она скажет тете Дёрди, что лучше бы ей заниматься с Персиком, а то класс этак проиграет соревнование и все свалят на нее, на Кати. Обязательно надо сказать! А Феттер и в прошлый раз не пришла, а в субботу, как всегда, к бабушке своей уехала — вот и опять не удалось позаниматься.

Но в понедельник тети Дёрди не было. В класс к ним пришел директор с какой-то седой учительницей и сказал, что тётя Дёрди простудилась и ее будет заменять тетя Илонка и чтобы все вели себя как следует.

Ребята никогда не видели до сих пор тетю Илонку. Вероятно, она работала в какой-нибудь другой школе. Тетя Илонка спросила, что они проходят по венгерскому, по арифметике. Феттер встала и нараспев, как всегда, очень точно ей ответила, хотя вопрос относился вообще-то ко всему классу.

Между прочим, перед уроками — еще не было восьми — Феттер подлетела к Кати с оправданиями: она, дескать, не знала, что в субботу поедет в Фот, но как-нибудь на днях они обязательно начнут заниматься, только чтоб Кати никому не говорила.

— Не скажешь, правда ведь? — попросила она.

— Не скажу, — без малейшего колебания ответила Кати.

Весь первый урок тетя Илонка читала им сказку, хотя Феттер и рассказала ей про венгерский и про арифметику.

На перемене Коняшка сказал даже:

— А она лучше тети Дёрди, та вечно спрашивает.

Кати горячо запротестовала, даже лягнула слегка Коняшку, хотя тетя Дёрди и в самом деле без конца спрашивает.