На палачах крови нет

Слушай, Израиль: ты теперь, идешь за Иордан, чтобы пойти овладеть народами, которые больше и сильнее тебя, городами большими с укреплениями до небес. Народом многочисленным и великорослым, сынами Енаковыми, о которых ты знаешь и слышал: «кто устоит против сынов Енаковых?» Знай же ныне, что Господь, Бог твой, идет пред тобою, как огонь поядающий; Он будет истреблять их и низлагать их пред тобою, и ты изгонишь их, и погубишь их скоро, как говорил тебе Господь.

Второзаконие, гл. 9, ст. 1–3.

Кони ржали за Сулою — неслись на лихих скакунах деникинские кавалеристы, врывались в Ромны, шашками рубали убегающих комиссаров. Бравый полковник, меряя шагами залу, отдавал приказ по-суворовски четко и твердо:

— Первое. Опять жиды помогали красным, поймаю — повешу. Второе. Оружие, упряжь, лошадей и имущество, брошенное большевиками — немедленно доставить в штаб полка. За утайку взгрею. Третье. Оставшимся красноармейцам явиться ко мне. Наказания не будет. Четвертое. Магазины открыть немедленно.

Торговцы не смели ослушаться: боялись погромов. Исаак Глейзер, владелец обувной лавки с Коржевской улицы, смотрел на проходящих мимо деникинцев и истово молился: «Спаси нас, Боже!»

Особливо опасался за своего семнадцатилетнего сына, выпускника Ромейской гимназии: ведь «не было дня без убийств и грабежей»(1). А Мирон, наблюдая издевательства, грезил о далекой Палестине, вдохновлялся сионистскими речами Жабо-тинского и талдычил Пятикнижие.

Это теперь на земле обетованной молодые советские евреи покинув разоренную Россию, увлекаются романтикой «золотых офицерских погон, дворянского слова чести, кулацкого обреза, направленного против кожаных комиссаров», и хором распевают в Моадон ха-Оле песни о «широте казачьей степи» («Гешер алия», израильский инф. бюллетень, сентябрь 1990 г.). Но для их предков не было ненавистнее «золотопогонной сволочи», «кровавого царя» и «Святой Руси» — за поруганную честь которой так жестоко мстили казачьи сотни и умирали дворянские мальчики.

Вот и Мирон Глейзер, как только красные отбили Ромны, сразу же записался в Чрезвычайку: про свои юношеские грезы забыл, ибо «все это было крайне туманно и суждения о сионизме оправдывались воображениями заманчивой поездки в Палести-ну»(1). Так: от грез мало толку, а наш гимназист по характеру был гешефтмахером — у него в роду не случайно одни барышники водились. Отец, к месту сказать, исповедывал иудаизм, сочетая его с железной хваткой и торгашеской бессовестностью. Не знаю, делил ли юный Глейзер окружающих на людей и нелюдей, но то, что считал себя чуть ли не пупом земли — это точно.

Да беда: в Ромейской Чека его таковым, видимо не считали, держали на побегушках. Посему отправился Мирон на фронт добровольцем, но, естественно, до него не доехал: по пути «был задержан» Полтавским губкомом партии и направлен в Военнополитическую школу. Пока дрались красные и белые, слушал лекции и, как писал позднее в автобиографии, «идейно перерождался» из сиониста в коммуниста.

К лету 1920 года окончательно прозрел, получил желанный партбилет и строгий приказ: немедленно следовать к месту службы — в Особый отдел 13 армии. Уезжал из Полтавы бывший курсант Глейзер, а на Юго-Западный фронт прибыл молодой чекист Мигберт: в дороге подумал, что не худо бы сменить фамилию «ради конспирации». Не напрасно: ходить в атаки ему не пришлось, зато не раз допрашивал с пристрасткой золотопогонных пленников.

Когда же кавалерийский корпус перебрасывался из Мелитополя под Гомель — для разгрома белополяков, решил Мигберт судьбу дважды не Испытывать: во время переправы через Днепр заболел и остался на излечении в Александровске. Тут его из Чека уволили да из партии исключили, несмотря на то, что изворачивался как мог: я совершенно больной, мой бедный папа на днях скончался и т. п. Исаак Глейзер действительно отошел в лучший мир, но спустя два года.

Уже после смерти отца в 1923 году появился Мирон в Крыму: элегантное пальто, интеллигентная бородка, роговые очки, тросточка с медной балдашкой — ну чистый нэпман! На деле — вчерашний агент Витебского губфинотдела.

Братья Кисельгоф, знакомые по Витебску, провели «нэпмана» в чекистскую столовую: у сотрудников от удивления глаза на лоб повылазили — откуда этот чудик? А чудик, заискивая перед распоследним караульным — «не хотите ли хороших папирос?», изо всех сил старался произвести выгодное впечатление и вновь устроиться на работу в ГПУ. Удалось-таки: секретный сотрудник Мигберт получил кличку «Малаец» и должность счетовода в Севастопольском порту.