На орбите судьбы

Небесно-голубые глаза Айка словно смотрели сквозь меня: он видел во мне лишь второго контактера с порожденными его больным воображением «нефилимами», и такие незначительные детали внешнего антуража, как застиранная ветровка, выцветшие джинсы и старые кроссовки с отклеившейся подошвой воспринимались им исключительно через призму моего внутреннего мира, представляющего для него какую-то совершенно иррациональную ценность. Конечно, ночью все кошки серы и все женщины красивы, но, если скрывать наличие у себя во рту малобюджетных металлических коронок я еще худо-бедно умудрялась, то разглядеть мою нездоровую худобу, обтянутые кожей скулы и залегающие под глазами тени не составляло труда даже в условиях минимального освещения. Выходит, Айк просто не считал нужным себя этим утруждать, и возможно, именно его наполненный счастливым восхищением взгляд заставил меня поверить в то, что отказывать себе в удовольствии на халяву прокатиться на скутере, может быть, и не стоит.

Громоздкий мотоциклетный шлем обнаружился у Айка в единственном экземпляре. Парень чуть ли не силой водрузил мне его на голову, беспечно сообщил, что «ему и так зачетно», потуже затянул бандану и с грациозной легкостью вскочил «в седло». Расстояние до проспекта Вознесенского, всуе помянуть который в качестве места своего постоянного проживания меня не иначе как дернул за язык сам черт, было отсюда, в принципе, небольшое, и я искренне надеялась, что мы благополучно избежим печальной участи коллективно расшибиться в лепешку.

Когда Айк настоятельно посоветовал мне покрепче обхватить его за пояс, я неожиданно смутилась. Не то, чтобы мне почудился в этом пошлый намек на что-то неприличное– если уж заводить речь об инстинктах, то этот «Лунный гонщик» от слова «гнать» в его жаргонном смысле, годился мне разве что для реализации материнской составляющей. Просто все происходящее внезапно показалось мне настолько глупым, что мне вдруг стало стыдно за свое неуместное ребячество. Хотя… и на старуху ведь бывает проруха!

– Не бойтесь, – Айк интуитивно чувствовал терзающие меня сомнения и никак не решался нажать на педаль, – я всегда аккуратно езжу, а уж вас вообще, как зеницу ока, буду беречь. Вы главное, хорошо держитесь, особенно, на поворотах, и все будет нормально. Ну, что, камон, мазафака?

Судя по реву двигателя и визгу шин, в доведение своего транспортного средства до уровня полноценного байка парнем был вложен целый капитал. В окрестностях родного общежития популяция мопедов также была весьма значительной, однако разъезжающий на них контингент за глаза презрительно именовался «мотогопниками» и помимо отвращения никаких эмоций не вызывал. Что касается самих двухколёсных коней, то их отличительными особенностями являлись повсеместно облупившаяся краска и издаваемое при езде характерное тарахтение, подозрительно напоминающее последствия метеоризма в кишечнике. Стоит ли говорить, что украшенный аэрографией скутер Айка отличался от этих моторизированных велосипедов, как атомоход от бумажного парусника?

Зори, то есть, ночи, в Перовске, однозначно, были тихие. В столице даже в это время вполне реально было наглухо застрять в пробке, так как количество круглосуточно курсирующих по городу таксистов давно превысило все разумные масштабы. Здесь же автомобили с шашечками на крыше даже в ночь с пятницы на субботу попадались на пути раз в пятилетку, и у меня невольно создавалось ощущение пространственного вакуума. А вот Айк, похоже, разрывался от желания продемонстрировать мне обещанные «сто-сто десять» с одной стороны и торжественно данной мне клятвой не крутить чрезмерных финтов, с другой. Несмотря на то, что в повороты парень вписывался практически филигранно, несколько раз мои руки автоматически сжимали его талию, и меня вновь охватывало чувство стыда за этот детский сад. В такие моменты Айк неизменно оборачивался и ободряюще улыбался мне своей ясной, доброй и искренней улыбкой, от чего мне тут же становилось еще хреновей, и я изо всех сил старалась придать прикосновению своих пальцев к его мускулистому, тренированному телу чисто символический характер. Оставалось только радоваться, что проспект Вознесенского уже рядом, я скоро ступлю на твердую землю и дворами-огородами отправлюсь к себе домой. Правда, пешкодралом пилить до Губарева еще дай боже, но побыть наедине с собой мне в сложившихся обстоятельствах, по всей вероятности, будет только полезно. Заодно по дороге сочиню высокохудожественную байку для Степановны, призванную оправдать мое теперь уже точно неизбежное опоздание на работу.