На мохнатой спине

У Нади лицо было, что называется, интеллигентное. У нас же с некоторых пор как: нос картошкой, волос рус — простонародное лицо; нос с горбинкой и вообще анфас с профилем подальше от нюшек, грушек и парашек, поближе к ядвигам, эсфирям и шаганэ — интеллигентное лицо. Поступь истории. Интеллигенты с носами картошкой либо давно сгнили в расстрельных ямах чрезвычаек, либо мыкали свои таланты по европейским задворкам и, ошеломленные кособокостью большевистского интернационализма, кто сознанием, кто подсознанием мечтали о русском Гитлере.

Молодые влетели в дом, и стало тесно и весело. Они гомонили и сверкали сразу со всех сторон. Они искрились и бурлили, как шампанское. Когда я спросил, где они познакомились — вопрос вроде бы проще некуда, одной фразой можно ответить, — они лишь коротко переглянулись (ее длинные волосы тяжело и пышно мотнулись от плеча к плечу, потом обратно) и, вмиг договорившись без слов, построились, изобразили руками, будто идут в штыковую, тыча воображаемыми трехлинейками в воображаемого врага, и запели хором:

Возьмем винтовки новые,
На штык флажки!
И с песнею в стрелковые
Пойдем кружки!

И сами же расхохотались, снова с наслаждением переглядываясь. И только потом Сережка соблаговолил:

— В стрелковом клубе, прикинь!

Незамутненная жизнь, только-только кинутая ввысь трамплином детства, вся в предвкушении неизбежного счастья, превращала их в праздничный фейерверк. В нашей буче молодой, кипучей… Они и были этой бучей, вдруг ворвавшейся к нам, а мы с женой оказались в ней, как унесенные ветром. Жарким веселым ветром. Взмело — лети.

Уже садясь за стол и приступая к многозначительному семейному чаепитию, Надежда все же решила пояснить. Видимо, обеспокоилась, что мы, не ровен час, подумаем, будто она, как простая работница с обложки журнала «Работница», могла пойти учиться стрелять, чтобы всего лишь научиться стрелять. На случай, мол, войны. «И если двинет армии страна моя…» Нет, что вы, у меня же интеллигентное лицо. И вообще я вся такая.

— Мне зачетную статью надо писать на свободную тему, вот я и решила про стрелковые клубы. Социальный состав участников, динамика численности, рост боевой подготовки… Ну, а заодно…

— Она журналисткой будет, — уважительно поддакнул Сережка и уселся, с видимым удовольствием скрипнув ремнями.

— О! — с пониманием сказал я. — ТАСС уполномочен заявить!

Надя чуть порозовела. Видно было, что до самых ключиц. А может, и ниже, но тут уж блузка не давала убедиться, и только воображение, тоже раскрасневшись и заполыхав, подсказывало: до самого того, что под комсомольским значком… Стало ясно: телеграфное агентство СССР — ее мечта, ее зенит небесный.

— Может, и не сразу ТАСС… — скромно сказала она.

— В ТАСС только проверенных берут, — сообщил Сережка с видом знатока. — Кто умеет и не соврать, а все равно приободрить. Стакан наполовину полон — пожалуйте в ТАСС. Стакан наполовину пуст — пойди еще поучись где-нибудь на ударных стройках… И это правильно, я считаю. Ненавижу нытиков.

Она посерьезнела.

— Уж не знаю, кто как, а я буду писать только достоверные факты. Только правду. А уж бодрит она дураков или нет — не мои проблемы. Умным главное — правда.

Поддерживать семейный разговор за столом — это святое. Но я, вспоминая тот вечер, так и не мог никогда уяснить для себя: я начал распускать хвост оттого, что вирус уже выплеснул в кровь первые токсины, или всего-навсего честно старался беседовать с молодежью об их умном и важном, да, кстати, поспешил воспользоваться довольно редким случаем ненавязчиво повоспитывать взрослого сына, коль воспитывать его обычными средствами давно поздно.

К тому же я зануда, я знаю.

— Тогда давайте потренируемся, — сказал я. — В двадцать, например, седьмом году боевиками Русского общевоинского союза совершено на территории СССР более девятисот террористических актов. Это факт, Надежда. Это — факт. Можешь где хочешь проверить.

— С ума сойти… — потрясенно сказал Сережка. — Почти тыщу? Вот же гады… Я не знал… я тогда еще маленький был… Слушай, пап, это правда?

Я молчал.

— Ну? — еще не понимая, нетерпеливо спросила Надежда.

— Правда ли это? — спросил я.

Она опять покраснела, и это было так пригоже, так по-девичьи, что хвост у меня, скорее всего, начал распускаться сам собой. А я этого вовремя не осознал и не пресек.

— Не понимаю… — сказала она после паузы.

Сережка, слегка набычившись, смотрел на меня настороженно: не обижу ли я его ненаглядную. А закончившая с плюшками жена, подперев подбородок кулачком и демонстративно предоставляя молотить языком мне, уставилась на гору своих творений, что, медленно остывая, дышали на всю гостиную сладким духом уютного домашнего изобилия.