На линии огня

С рассветом поднялись в атаку пехотинцы. То там, то здесь вспыхивали ожесточенные схватки… Вот гитлеровцы подбросили свежие силы и стали поливать свинцом нашу пехоту. Наступление подразделения было приостановлено. Создалось критическое положение. Командир поставил Крутовым задачу: выдвинуться вперед и уничтожить вражеские огневые точки на высоте. Это надо было сделать во что бы то ни стало, любой ценой.

…Иван Николаевич полз впереди, таща за собой бронебойку. Владимир следовал за отцом с автоматом. Плотно прижимаясь к земле, пробирались они к высоте с фланга. Вот уже отчетливо стало видно, как строчили вражеские пулеметы. Крутовы сделали несколько выстрелов, и пулеметы замолкли. По убегающим гитлеровцам Владимир открыл огонь из своего автомата.

— Молодец; сын! Так их, так!.. — одобрительно приговаривал отец.

Снова поднялась в атаку пехота. Иван Николаевич и Владимир шли вместе с наступающими, стреляли по врагу, расчищая путь пехоте. Слава об отважных патриотах прогремела всюду. О Крутовых заговорили не только в полку, но и далеко за его пределами.

Однажды, чуть только забрезжил рассвет, к позициям бронебойщиков подкатила легковая автомашина.

— Кто тут Крутовы? — раздался голос.

Иван Николаевич и Владимир откликнулись, вылезли из окопа.

— Садитесь в машину. Генерал вызывает, — сказал им адъютант.

…Генерал пристально поглядел на Крутовых и крепко пожал им руки.

— Молодцы! Настоящие патриоты родного города, своей отчизны! — И приколол к их гимнастеркам высокую награду Родины — по ордену Красной Звезды, а Владимиру к тому же прикрепил еще и гвардейский значок, сняв его со своего кителя.

— Я… оправдаю это, — взволнованно ответил Владимир. — Буду бить фашистов, бить…

— Бить до тех пор, пока землю свою не освободим от этой нечисти, — добавил Иван Николаевич…

И слово свое Крутовы сдержали. Отец и сын побывали у стен рейхстага и расписались на стенах мрачного здания: «Мы — Крутовы!»

ЦВЕТЫ И КРОВЬ

Конец лета, а солнце жжет нестерпимо. Но может быть, это только кажется, потому что я иду по дороге своей молодости, по той самой, которая была дорогой войны. Ведь и тогда, в сорок втором, так же пекло солнце. Неужели здесь, под Воронежем, вокруг были окопы, траншеи, дзоты? Неужели не всегда над безбрежной желтизной созревших хлебов простиралась ослепляющая голубизна неба? А как тихо… Очень тихо!

Шепчут колосья… И чем больше я вслушиваюсь в их приглушенные шорохи, тем беспощаднее возникают в моей памяти дни войны. Тем явственнее вспоминаю себя — молодого политрука, крещенного железом и кровью 22 июня 1941 года, вспоминаю пулеметчика Мурзу Хабибулина, погибшего в боях за мой родной Воронеж…

Лето 1942 года. Синее, рассветное небо закрыла пелена рыжей пыли. От жажды сухо во рту. Мурза колеблется: «Выпью остаток воды, а потом? Нет, надо оставить. Как будет сладко на привале! А скоро ли он? Вон ребята совсем устали. Еще бы, сколько идем!.. Закрою глаза, чудится, будто иду я из самого детства, иду от Волги, от своего дома. И кажется, что пить хочется очень давно, от самого родного порога. Но надо терпеть».

Солдаты идут плотно, устало переставляя ноги. Лица у них запыленные, а глаза устремлены куда-то вдаль. Чуть пошатнулся Шумилов? Нет, видно, показалось.

Мурза отстегнул от пояса фляжку и тронул за плечо Шумилова:

— Попей.

Марш продолжается, солдаты идут и идут. И чем ближе к фронту, тем чаще по обочинам дороги — воронки, окопы, тем больше сожженных деревень. Все чаще встречаются толпы молчаливых беженцев, стада коров и овец, в тучах знойной пыли. Все движется на восток. И туда невольно летят мысли Мурзы — к дому, к далекому детству.

Навстречу — комья земли, выброшенные из окопа, а он видит землю родного села, богатую и до боли милую сердцу.

Навстречу — кланяется подрубленный снарядом клен, а он видит целый хоровод белостволых, в зеленых косах берез.

Навстречу — догорающая деревня, а перед глазами встает новенький сруб, добротные дома в деревне, где отшумело его детство.

И чем острее воспоминания, чем ярче картины далекого и близкого прошлого, тем жестче взгляд Мурзы, тем плотнее сжимаются губы. Воспоминания будто заставляют забыть о жажде, дают силу, уверенность. И шагает, шагает Мурза…

— Задумался? — вдруг спрашивает его Шумилов. Мурза не слышит.

— Хабибулин! — не унимается Шумилов. — Мурза! О чем задумался?

А Мурза видит себя семилетним мальчишкой. Вот он выхватывает из воды первую рыбку. Она блеснула на солнце и сорвалась с крючка…

Он у школьной доски. Учитель укоризненно качает головой: «Думать надо, Мурза! Нет безвыходных положений. Раз кто-то задал задачу, значит, есть у нее решение».

Шестнадцатилетний, он в гостях у брата — рабочего завода. «Скоро и ты будешь работать здесь…» — сказал тогда брат.

Мурза стоит за станком и оттачивает гранату. С гордостью несет ее контролеру. Тот бросает на юношу одобрительный взгляд и ставит клеймо. Сделано неплохо. Только вот заусеница…

«Клеймо-то с хвостиком!» — смеется Мурза.