На линии огня

Получив газету, он впервые подумал о том, что Деревянкин всегда точно описывает события и людей потому, что сам участвует во всем, даже в боях… Он правдиво пишет обо всех, ни разу не сказав о цене каждого добытого на передовой слова. О нем же, Сергее Деревянкине, ничего не пишется, словно его звание политрука и журналиста — броня. Словно он неуязвим от пуль и разных осколков. И пули облетают его, и смерть сторонится… Не оттого ли он столько раз разминулся со смертью, что слишком быстро бросался ей навстречу, или оттого, что думает о других?.. Он идет в бой рядом с простыми смертными. И он расскажет о каждом так, как это было на самом деле, как того каждый заслуживает. Но о нем никто ничего не расскажет. Никто его не отметит. Он — журналист…

Старики киргизы на горных пастбищах толкуют: «Прошлого не вернешь, умершего не оживишь». А правильно ли это — о прошлом? Нет! Можно это прошлое оживить, да и без твоей воли оно живо, оно стоит перед тобой и сейчас, когда держишь в руках дивизионную газету, видишь недавнее былое так, точно все это происходит сию минуту. Это сейчас вроде спится, как глубоко спится после ночного перехода под проливным дождем, после непрерывных артналетов. И в сон врывается низкий гул моторов и крик:

— Тревога! Немцы! Десант!

Было это в июле сорок первого… Какое слепящее солнце! Каждая росинка на листьях деревьев, как маленькое солнце, сверкает, режет глаза. Над деревьями мягкие дымки взрывов. Вспыхивают раскрывающиеся парашюты, а вдали уносятся тяжелые транспортные немецкие самолеты. Вот на повороте солнце выхватило крест на фюзеляже, и взгляд уже схватывает фигурки, все укрупняющиеся по мере приближения их к земле. Вспыхивают раскрывающиеся парашюты. Видно, как один из парашютистов подтягивает стропы и быстрее других спускается на поляну…

Все это происходит в несколько мгновений. Кто-то сует Чолпонбаю в руки винтовку. Это Сергей. Сам он с симоновской полуавтоматической:

— К поляне! — приказывает он, и солдаты, ведя огонь на бегу в стреляющих в них с воздуха парашютистов, кидаются к поляне.

— Отрезать подход к селу, взять в кольцо лес! — слышится команда.

Это уже не голос политрука, но кажется, что это он.

Один парашютист! Два… десять!.. Сорок!.. Шестьдесят!

— Сколько их, черт возьми!

Все вокруг потемнело от этих десантников. Небо — черное-черное. Без облаков, без глубины, без солнца. Небо стреляет. В ответ стреляет и земля. Бьют наши автоматчики, пулемет пытается достать их. Два наших танка разворачиваются и мчатся к лесу.

Немецкие парашютисты действуют слаженно, бьют точно, маневрируют стропами и, приземлившись, тут же кидаются в бой. Рослые, плечистые, как на подбор, они ловки и стремительны. Кажется, что не успевают они прикоснуться к земле, как уже сбрасывают лямки парашюта и смыкаются в группки, с ходу рассыпаются вдоль опушки, прячутся за деревьями и ведут бешеный прицельный огонь.

Раскинув руки, зашатался и осел взводный. Около тебя падает, как подрубленный, твой земляк.

Пуля срезала ветку — тонкий прутик, от которого ты, словно предчувствуя беду, только что отодвинулся на самую малость. Под твоим подбородком пронеслось пламя, и тут же в ствол ближнего дерева вонзилось несколько пуль.

Ты вжимаешься, втискиваешься в землю и стреляешь, стреляешь по одному черному небу, по этим бесконечным в своем движении фигурам.

И рядом, тщательно целясь, стреляет твой друг Сергей Деревянкин. Тулебердиев мучительно борется с собой…

«Чоке! Чоке! Возьми себя в руки, прикажи рукам поднять винтовку, прикажи глазам прицелиться, прикажи застыть плечу. Чоке! Рядом с тобой Сергей! Что подумает он, если увидит, что тебя сковал страх?.. Ты охотник, лучший в ауле стрелок…»

Чоке смотрит вперед. Хорошо, что руки уже вскинули винтовку, глаз нащупал прорезь прицела, мушку, врага. Но пальцы, проклятые пальцы! Тот, что на спусковом крючке — как чужой. «Целься, медленно дави на спусковой крючок. Ведь ты столько был на охоте, столько стрелял, лучше всех поражал цели. И в запасной кавдивизии был лучшим снайпером. Чоке!..»

В эту секунду здоровенный рыжий детина, без пилотки, с засученными рукавами, тот самый, в которого целился Чолпонбай, заметил киргиза, молниеносно вскинул автомат. Миг… Доля мига, но пуля Сергея Деревянкина оказалась быстрее.

Еще один, за широким пнем. Ну! Есть! Раньше, чем успел подумать Чолпонбай, палец его нажал на спусковой крючок, и поверженный враг остался лежать на земле.

По мокрой траве, по сырым сучьям, по веткам, сбитым пулями, по глинистой земле бежали наши, уничтожая парашютистов, погибая, но не давая им вырваться из сужающегося кольца. Вперед! Только вперед!..

Однако к первой группе десантников примкнула вторая и остатки третьей. Они заняли круговую оборону. Повели ожесточенную стрельбу.

Теперь все решит ближний бой! Ближний! Штыковой!

Чолпонбай увидел, как Сергей Деревянкин быстро выдвинул ножевой штык, как плоское лезвие остро блеснуло, как две капли, крупные длинные капли упали на самое основание штыка и слились в одну, растеклись, мирно светясь на раннем летнем солнце.