На линии горизонта

— Бабушка, а сейчас двадцать первый! Тебе нужно найти себе какое‑нибудь занятие, — говорит мне Петя. Хотела ответить, что я уже старая находить себя, но отговорилась частушкой из нашего русского рэпа:

Ко мне дроля подошёл:
Милка, я себя нашёл!
Он нашёл, и я нашла!
Борьба за качество пошла!

А с этими неграми я сколько напереживалась! Внуки меня всё в расизме упрекают. Однажды ехали по негритянскому кварталу и вижу: кругом всё несколько в мусоре, но нет неосвещённых подъездов, парадные хоть и с мусором, но не грязные. Не знаю как правильно сказать: мусор есть, а грязи нет. Видели как стоят стулья на месте, где нужно припарковать машину. Спрашиваю, а почему стулья выставлены?

— Это так занимают места для парковки — отвечает мне Петя.

— А что если кто уберёт стул и поставит свою машину?

— Ему проткнут шины, и он больше никогда не отодвинет чужой стул. Такой неписаный закон.

Негры сидят прямо на панели. Развалились.

— Что это они так расселись? — спрашиваю. И уже открыла кошелёк, чтобы милостыню дать.

— Они так просто сидят — отвечает Маша.

— У нас так не сидят, а если сидят, то рядом шапка — кладите денюжки! — говорю я. — Всё равно что‑то я им не доверяю.

— Кому? — Петя спрашивает.

— Да неграм. Не доверяю и дела с ними иметь не буду.

— Бабушка, а они разве дело какое тебе предлагают? Ты ведь и негров‑то нигде не встречала.

— Ну, не знаю, но что‑то они мне не нравятся — отвечаю я.

— Ты понимаешь, что это в тебе говорит твоё врождённое отношение к чужим, или, по–учёному, априорное. Ты должна с собой бороться и понимать, откуда у тебя это презрение. От страха чужого.

— А от страха, так это что? Как его, страх‑то, преодолеть, если я боюсь их.

— Ты нашла тех, кто ниже тебя.

— Как ниже? Вон какие здоровенные и страшные по улицам бродят. Есть по телевизору и приличные, даже есть красивые, но по улицам вон какая шпана шалдыбашничает.

— Бабушка, ты должна себя сдерживать.

— Не могу я себя преодолеть насчёт «реальности», «априорности». Не понимаю я таких заумностей.

— Ты ведь такая добрая, открытая, беззащитноуступчивая, и как ты можешь быть против негров, чтобы убить всех чеченцев, как клопов? Никак не могу понять как такие разные убеждения уживаются в одном человеке?

— Ну, если я так приучена.

— Неужели в каждом человеке в зародыше сидит палач?

— Может, и сидит?! Я люблю смотреть на разные происшествия, иногда читаю «Криминальную хронику», люблю про убийства, заговоры… Интересно. А вот философствовать — я не мастер. Никогда не умела за себя постоять, не могла кричать и злиться.

— Добрая, говорит Петя, а как же так ты читаешь «Криминальную хронику»? Любишь глядеть на происшествия? Патологию всякую обожаешь. Почему ты любишь разрушение и хаос?

— Что я могу сказать? Люблю смотреть на разрушение и происшествия, как‑то они меня будоражат. Так всё спокойно, скучно, а тут просыпаюсь. Я когда маленькая была, помню, как разбила одну рюмку, чуть прикоснулась, удивилась, что она так быстро разбилась, я этим же движением смахнула вторую, посмотреть, что с ней случится, и она тоже разбилась. И мне вроде жалко рюмок и в то же самое время приятно, что так как хотела, так и сделала. Хотение было такое. А потом вроде всё прошло.

— Бабушка, тебе всё само по себе интересно без всякого морального центра. У тебя всё стихийное и нет борьбы внутри тебя… Всё вокруг есть, а тебя нет. Ты наслаждаешься и прекрасным и ужасным, смотришь на катастрофы. Ты из всякого явления для возбуждения себя вымогаешь сильные ощущения.

Заморочили они мне голову. Но постепенно я начинала отходить от приученности. По приезде я всё читала «Курьер», гороскопы, галлюцинации, убийства, ясновиденье… Чего только не прочтёшь! Дочка и внук решительно не хотели слышать, что там написано, обзывали эту газету «жёлтой прессой». Я поначалу всё верила в несуразности и нелепые слухи, что печатаются, сейчас уже реже туда заглядываю, всё меньше и меньше меня привлекают криминальная хроника и негры.

В телевизоре тоже часто этакие пустяки, фильмы ерундовые. Часто вздор и чепуха. Тут как‑то смотрела один фильм испанский, одна порнография, и целуются, и целуются без конца, не хотят, а целуются, смотреть противно. И что интересного? А уж как мне эти модели надоели, тощие, как цыплята, видно, совсем не едят, и ходят, и ходят взад и вперёд. Ни титек, ни задницы, жидкие, никакой красоты. Часто в американских комедиях такие фокусы, которые мне кажутся глупыми. Мне никогда не бывает смешно, если кто споткнётся и упадёт. Я не понимаю, что смешного в том, чтобы бросить другому человеку в лицо торт? Петя говорит, что многим американским людям тоже не нравятся передачи по телевизору, и есть американские семьи, где совсем нет телевизоров. Этого я тоже не понимаю, как это живут совсем без телевизора?

Кроме «криминала», меня внуки обвиняли ещё и в пессимизме, или, правильнее сказать, в негативности.

— Бабушка, ты на всё смотришь негативно — заявил как— то мне Петя.

— Как это «негативно»?