На линии горизонта

Одним днём мой маршрут пролегал совсем близко от лагеря, и я вернулась за пикетажкой–дневником. В лагере было тихо и пусто, только со стороны кухни слышалось какое‑то шебуршание. Приблизившись, я увидела, что Юрка кормит собак остатками с геологического стола. Собаки завтракали во главе с его любимцем — Василий Иванычем. Задрав хвосты и наклонившись, они стояли в кружок и все вместе спокойно чавкали. Только один Шпион, как всегда, сидел в кустах и печально подсматривал, когда бы ущучить подходящий момент и урвать что‑нибудь тайное. Я остановилась посмотреть.

Но каково же было мое удивление, когда я разглядела, что они ели из наших мисок! Они облизывали наши миски. Василий Иванович, как «Серый кардинал», негласно командовал — время от времени указывая мордой каждому сотрапезнику его собачье место, если кто‑то из них забывался. Только они вымыли первую партию мисок, как Юрка подбросил им новых аппетитных мисочек, — все гости приятно разволновались, высунули языки, и пошли опять зализывать каждую поступившую миску до полнейшего блеска. По лагерю шёл ритмичный чмок, неожиданно дополняемый звуком встретившихся мисок, будто звоном от литавр. Видно, люди позаимствовали это собачье изобретение, введя в оркестр встречу двух тарелок. Вычищенные, блестящие, как зеркала, миски Юрка собирал стопочкой и уносил обратно в кухню. Происходил мирный обмен. Когда он вынес большой казан, из‑под мясного жаркого, то едоки начали было ссориться, но громадный Василий Иванович одним рыком прекратил все недоразумения и засунул свою морду в казан, никому не давая подступиться. Маленькую собачонку Милку–подхалимку, которая попыталась тоже пристроиться к вкусненькому, он шуганул так, что она заскулила и отбежала в сторону. Мыть казан, видно, было привилегией Василия Ивановича, остальные находились на подсобных работах и верещали вокруг и подлизывались. Рыжая Вита, хитрющая собака, стояла около кухонной двери с жалобно–просящим видом и, улучив момент, когда Юрка замешкался, прошла на кухню, наверно, чтобы посидеть прямо за столом и насладиться человеческими местами. А может, она участвовала в мытье вмазанного в плиту большого казана, где варилось мясо, добившись у Юрки особой милости? Я не видела и не знаю. Постояв до окончания собачьей трапезы, когда некоторые из участников званого завтрака уже начали расходиться, я пошла по своему маршруту, никем не замеченная. Как только я поднялась на сопку, Юркины помощники Трошка, Тимошка и Милка примчались ко мне, облизываясь, чтобы сопровождать меня. Всю посуду они уже вымыли. Что я им могла сказать? И как им объяснить, что нехорошо питаться вместе с геологами и откушивать из человеческих мисок? Поймут ли собаки, что люди от них отличаются? И отличаются ли?

У Юрки была неизменная любовь не только к собакам, но и к начальству. Как только он замечал, что к лагерю приближается «Бобик», то моментально бежал в своё царство, облачался в белую куртку с вензелями, надевал поварской колпак, перекидывал полотенце через руку и выбегал встречать. И совсем неважно, что это не его начальники, при виде Главного у него нажимались уважительные клеточки в мозгу, и он обожал принимать любое начальство. Он усаживал приехавших на кухне и весь превращался в желание, хоть чем‑нибудь услужить, вся его фигура, движения, лицо принимали сладостноугодливый вид. И Юрка начинал разворачивать спектакль, в котором он был и режиссёром и главным актёром. «В некотором роде с дороги нужно подкрепиться…» И он вытаскивал из погреба какую‑нибудь диковинку, припасённую им для этого случая. Если не было под рукой рыбы–фри, то был холодный яблочный настой, шашлыки или язычки молодых барашков, вымоченных в винном соусе (такое мудрёное блюдо Юрка хранил в своих запасниках). Подача на стол сопровождалась присказками о «двенадцати хрусталях», какие он накрывал в «Европейской» и «Астории», о правилах ресторанного этикета, о чудесах автоклава. Окончательно он прибивал посетителей неслыханными названиями: