На линии горизонта

Поехали вдоль предгорий Чёрных гор и примыкающих к ним хребтов Голубых, в предместья города Ронока, не переставая восхищаться раскраской холмов и дорогами, то разрезающими эти холмы до самой мантии, то взлетающими на кручи с открывающимися видами звенящих пепельно–серых далей, с длинными перспективами куполов и нежными переходами света. Кажется, дышат вы–пуклости этих сладострастных холмов! Кружатся… Раздвигаются… Веселятся!

Звенящая перспектива холмов… Так можно назвать не нарисованую ещё картину.

Дорога опустилась в долину реки Ронок и пошла кружить по усадьбам с помещичьими домами, именьями. Боже ты мой, какие дома! Я никогда не видела таких домов, разве что нарисованными на картинках— илюстрациях. Дорога внезапно зашла в тупик, подведя нас к кирпичному трёхэтажному особняку с шатровой крышей и белыми колоннами.

— Ребята, вы заблудились! — сказал Толя, и мы остановились, чтобы проверить адрес. Пока Яша с Толей смотрели в карту, я рассматривала архитектуру дома. Вдруг, между колонн, появляется наш Сергей и кричит:

— Сюды! Сюды! Парковайтесь!

К дому подводила лестница, на широких ступенях которой стояли гигантские гипсовые вазы с растущими в них розами. С одной стороны — розы медно–красного цвета, а с другой — чисто белые махровые розы, все ветки которых были усажены большими, твёрдыми шипами, загнутыми серпами вниз. Каким-то непонятным образом, — видимо, на специально подогнутых палочках, — розы образовывали купол — арку. Под куполом из живых роз мы поднялись к двери, лучше — к воротам с двумя белыми колоннами с одной стороны и с двумя белыми колоннами — с другой.

То, что предстало моему взору после закрытых дверей, сразу и по порядку описать невоз–можно; и я опишу без всякой последовательности: большая гостиная комната — парадная зала, с высо–кими потолками и венецианскими окнами, украшен–ными резьбой, представляла самое разнообразное собрание всего, что есть на свете из моих детских представлений — грёз о красивом; начиная с лапчатых петель на дверях, с углублёнными, выдавленными на них, вместо гербов, узорами и фигурами лазоревых лебедей.

В лазурно–атласном камзоле С малиновой розой в руке.

Прямо на стене висел тончайший гобелен — откуда? — на котором разноцветным шёлком выткана была красавица в алом платье с венком, сплетённым из лилий и роз. Моя Кронштадтская мадонна! Рядом, через пролёт окна, — висела репродукция: Иисус Христос, спускающийся с небес, а под ним — скрещённые грузинские шашки с резьбой, украшенные украинским расписным рушником.

В другом пролёте между окнами — картина с большим зайцем и маленькими домиками. Везде цветы в больших и маленьких вазах, стоящих на полу, на столиках. Каких только нет! Тонкие цветы из батиста, кисеи, бархата и шёлка. В одной из ваз с китайским драконом — цветы из фарфора, даже кованые цветы примостились в одном восточном сосуде. Шкатулки и шкатулочки, переливающиеся открытки, видимо–невидимо на столах и столиках, некоторые отсвечивают золотом, другие переливаются перламутром. Два больших дивана и один маленький, цветной парчовой обивки, и несколько кресел, покрытых сверху вышитыми тонкими дорожками и сотней подушечек с воланчиками, фестончиками–рюшечками. Центральное место занимал сервант–буфет со стеклянными кручёными узорами, сквозь который просвечивала фарфоровая позолоченная посуда и семья белых полированных слоников. А рядом лампа с движущимися фигурками скрипачей.

Пол устлан белым ковром, с густым ворсом, а на нём лежит несколько ковров с рельефными узорами. Окна обрамлены задрапированными волнами, собранными в складки светло–жёлтым тяжёлым шёлком… Не в силах произнести ни слова, разинув рот, стою, и вдруг Илюша меня толкает:

— Мама, запах — как у моей няньки Александры Кузьминичны!

А меня этот запах уже унёс туда, под лавку, где я пряталась от грозы, туда, где скатывалась по склонам цветов, туда, где бросалась в свежевысушенное сено с перекладин сарая, туда, где бегала усадьбами босиком, туда, где ела оладьи из сырой картошки… Как этот деревенский российский запах оказался в Америке? От чего он? От крахмала кружев? От воска цветов? От варёного льняного масла? От отрубей? От выскобленных дебелых полов? От?

Или сам воздух имеет такие свойства? В маленькой деревне на речке Кашинке, и тут — в центре Америки. Запах… деревенский… и тут… я услышала голос Сергея, зовущего нас на двор — осматривать «пропертю “.

За домом сразу начинались ряды низких фруктовых деревьев.

— Это — моя гордость, персики! — сказал Сергей и показал на аллею, уходящую в глубину.

— Как вам удаётся выращивать их в Вирджинии? Тут же заморозки! — спросил Толя.

— Я их шпреем и дымком обдаю, когда скажут, что мороз надвигается; ночью разведу костёр под ними, и окуриваю, и окуриваю, и окуриваю. Иной раз всю ночь сижу. Я ихних бушлей двадцать с дерева собираю; чтоб не перезрели, притеняю деревья. Мясо у них душистое, тающее, сочное, растекается. Анна с дочкой варенье наваривают с корочками лимона, — дадим отведать! — говорит Сергей.