На линии доктор Кулябкин

— Так вы сильный, — немного обиженно сказал Юраша. — А мы и вдвоем не могли.

— Нужно не физику читать, а по утрам зарядку делать, — язвительно заметила Верочка. — Доктор настоящий мужчина, не чета тебе.

Она встала рядом и будто бы случайно прижалась к Кулябкину.

Он почему-то остро подумал о Тане, быстро оглянулся и пошел к дверям.

Верочка вздохнула и двинулась следом за доктором.

В вестибюле школы сидела нянечка с вязанием, поглядела на вошедших, потом поискала глазами кого-то вокруг.

— Люба! — нараспев крикнула она. — Приехали!

Откуда-то выскочила девушка, маленькая, плотненькая, подтянутая, поклонилась уважительно Борису Борисовичу, потом фельдшерам.

— Ждем с нетерпением, — сказала она. — Придется подняться на третий этаж, в учительскую.

— Что там у вас? — спросил Юраша солидно, подтягиваясь и преображаясь перед девушкой.

— Нам трудно сказать… Не старая еще… — Она перешла на шепот. — Только нервная — жуть.

— Понятно, — засмеялся Юраша. — Что и требовалось доказать.

— Тс-с, — попросила его девушка. — У всех, кроме нашего класса, уроки…

— И часто с ней так? — спросил Кулябкин.

— Бывает, — отмахнулась девушка. — Мы сначала пугались, а теперь — ничего. Привыкли.

— Что же вы своих учителей доводите, взрослые люди, — осудил Юраша.

— Да разве мы? Разве мы, — повторила девушка. — Ей путевку в санаторий не дали. В прошлом давали и в позапрошлом, а теперь у нас математик более нуждается, так она все равно требует… Вы знаете, как ее в школе зовут? — Она взялась за ручку двери с надписью «Учительская» и шепотом произнесла: — Жаба.

И опять приложила палец к губам.

— Жаба? — удивился Кулябкин. — Странно. У нас в школе тоже Жаба была.

— Вы пожилой человек, у другой учились, — сказала девушка.

— Какой он пожилой, — обиделась за Бориса Борисовича Верочка. — Глаз у тебя нет, что ли?

Но дверь уже была раскрыта.

По кабинету ходил директор школы, нервничал.

— Не знаем, что делать, — расстроенно сказал директор, останавливаясь против Кулябкина. — Валидол не помогает, боли держатся около часа. Может, инфаркт?

Больная лежала на боку, лицом к стене.

Кулябкин пожал плечами, шагнул к дивану.

Директор подхватил стул, подставил Борису Борисовичу.

Кулябкин взял руку больной: пульс был спокойный.

— Раз, два, три, — считал Борис Борисович. — Семнадцать на четыре… Шестьдесят восемь. Ну, что же, — сказал он. — Отлично. — Потом наклонился вперед и мягко попросил: — Вы на спину не ляжете? Я осмотреть вас хочу.

Она не ответила.

— Что с вами? — спросил он.

Она опять не ответила.

— Оставьте нас, — попросил Кулябкин директора.

— Конечно, конечно.

— Что с вами? — в третий раз сказал он.

— Я не врач, — неожиданно басовито сказала больная. — Вам виднее. Откуда я знаю, что случилось.

Она зарыдала в голос и стала медленно поворачиваться на спину. В какую-то секунду Кулябкину показалось, что это ЕГО ЖАБА, — но он тут же увидел лицо совсем незнакомой женщины.

— У меня болит, — рыдала она. — Тут. А что это такое, я не знаю… Помогите, помогите мне, доктор!

— Вы не плачьте, успокойтесь, — говорил Борис Борисович, наклоняясь над незнакомой ему учительницей. — Что с вами? Где же болит? Как?

— Тут, — показала на грудь учительница. — Болит постоянно. Двадцать лет я отдала народному просвещению, мои выпускники далеко пошли, а благодарность? Разве дождешься благодарности за это?

Он вынул стетоскоп и стал ее слушать. Потом померил артериальное давление.

Верочка хлопотала около врачебной сумки, наливала валерьянку.

— Выпейте, выпейте, — приговаривала она.

Учительница приподняла голову и, прикусывая зубами мензурку, выпила лекарство.

— Вы такой добрый, — благодарно сказала она.

…Кулябкин закончил писать записку, осторожно сложил ее вдвое, вчетверо, еще и еще… Потом пристроил бумажный шарик на краешек парты.

— Таня! — шепотом окликнул он девочку и показал пальцем, что шарик предназначен ей.

Таня опустила глаза и тут же перевела взгляд на доску, где учительница что-то писала крупными буквами.

— Предупреждаю, это материал трудный, — сказала Жаба, — и я хочу, чтобы вы сейчас были предельно внимательными. Перепишите слова в тетрадку, — приказала она и остановилась над Кулябкиным.

Мальчик замер. Ладонь Жабы почти прикрывала шарик-записку, и от постукивания костяшкой пальца по парте шарик качался.

— Никогда, — диктовала она всем, — нигде, ниоткуда…

Замолчала, с удивлением разглядывая кулябкинскую тетрадку.

— О чем ты только думаешь, Боря, уму непостижимо! Слитно, слитно, а не раздельно, об этом же правило.

Она повернулась к доске и пальцем стала показывать туда, где уже были написаны эти слова.

Кулябкин торопливо взглянул на Таню и кинул ей записку.

Жаба шагнула назад и, не оборачиваясь, на лету поймала бумажный шарик.

— Спасибо, — сказала она. — Поглядим, что за мысли навещают тебя во время урока.

Она стала осторожно раскрывать закатанную бумажку, точно препарировала бабочку.

— Это не вам! — сдавленным голосом крикнул Кулябкин.

— А кому? — удивилась она.

— Отдайте! — крикнул он.

— Успокойся, — попросила Жаба. — Возьми себя в руки.

Она надела очки, отодвинула от себя бумажку. На ее лице вырастало удивление, потом — радость.