На левом берегу

– Вот-вот, говорю же, наше время приспело – помер здешний поп, никто нам сегодня мешать не будет! – леший зашелся в булькающем смехе. Потом вдруг напрягся, раздул ноздри и засвистал, да так по-богатырски залихватски, что у живущей на краю деревни бабки Аксиньи повалился забор, а колодезный журавель, взмахнул ведром, да и закрутился шумной каруселью вокруг своей оси, пока, вовсе скрутившись, не упал в луковую гряду.

– Ась? Чевой ты? – испуганно выпростала голову из торбы лесная баба. – Нешто тише нельзя?

– А чего нам теперь бояться? – загоготал леший, перекрывая разноголосое бреханье деревенских собак. – Теперь мы все можем!

С этими словами он разбежался и с силой влепил свое тело в угол пятистенка бабки Аксиньи. Дом вздрогнул и клацнул оторвавшимися на миг друг от дружки венцами бревен. Зазвенели стекла, густо посыпалась сверху мшистая труха, а внутри дома зажегся свет. Леший приник к окну и взглянул в прореху меж занавесками. Он увидел, как старая хозяйка, озираясь по сторонам и мелко крестясь, семенит куда-то в угол. Там, у теплившейся лампадки, она на мгновение замерла, потом встала на персточки и отдернула ситцевую шторку. Почувствовав опасность, леший отпрянул от окна, но луч необыкновенного, обжигающего света, вырвавшийся из чего-то, скрытого досель за шторкой, настиг его, ужалил и подбросил высоко в воздух. Леший заверещал, как подбитая палкой крыса, грохнулся оземь и ужом пополз в сторону дороги.

– Чур меня, чур меня! – хрипел он.

– Чевой ты гундосишь, болезный? – жалостливо спросила выглядывающая из торбы, более похожая на плоский блин, маленькая головка лесной бабы. – Нешто на тебя ладаном покурили?

– Цыц, нечисть лесная, – леший поднялся и как мокрый пес встряхнулся всем телом, – то, что я видел, тебе бы век не видеть. Жуть просто.

– Не повезло тебе, а говорил: «поп помер, все теперь можно», – сникла баба и опять начала кукситься, оборачиваясь куском бересты.

– Да не трусь, старая, – леший приосанился, пытаясь придать себе бодрости, – не все же, чуть что, к иконам полезут, небось, без попа живого про то позабудут? Ладно, надо в город двигать, там для нас поболее простора будет. Есть, где развернуться.

Лесная баба не ответила, она уже скрутила себя свитком в мешок и затаилась…

Леший, дав левого крюка, обогнул деревню и, поправив за спиной котомку, стрелой дунул на юг, в сторону спящего города. Он бежал кромкой леса, вдоль шоссе и видел сквозь просветы меж деревьев, как лихо обгоняли его редкие ночные автомобили. «Вот ведь времячко настало, – сокрушенно думал он про себя, – разве ж раньше меня кто-то мог обогнать? Да ни в жисть! Впрочем, и в болото от хорошей ли жизни забрался? Разве там мне место? Эвон как выходит: кругом поджимает нас худое людское племя!» Видно, он забылся и заговорил вслух, потому как из торбы подала голос лесная баба.

– А ты бы не гордился собой, да зарылся бы поглубжее в земельку, как я, глядишь, да и продержался бы век другой.

– Кто тебя спрашивает? – строго пресек старуху леший. – Ты бы лучше веник свой летучий достала, по воздуху сподручней будет.

Лесная баба заквохтала, зашебуршилась в торбе и, высунув наружу скромного размера метелку, постучала ей по плешивой лешачиной маковке.

– Так уж и быть, – проворчала, – возьми, пользуйся, только знаешь ли как?

– Разберусь! – отрезал леший.

Однако разбирался он долго, безтолково крутил в руках миниатюрное помело, сердито бормотал какие-то заклинания и непрерывно сплевывал на землю.

– Что с этой дрянью делать? – наконец разразился он. – Это же не летающее устройство, а драный сорочий хвост!

– Не боись, – ехидно хихикнула из торбы баба, – сдюжит, в ней четыре табуна скакунов. С толком надо подходить, с умом.

Леший ругнулся, просунул метелку между ног и, рванув пучок шерсти из-за уха, опять что-то зашептал, теперь, видно, то, что надо, потому как помело вдруг ожило, рвануло вверх и леший взвился над макушками сосен…

Летели, что б не сбиться, прямо над шоссе, легко обгоняя попадающиеся попутные автомобили.

– Теперь другое дело, – удовлетворенно проворчал леший, – нет бы сразу выдать механизм.

Баба за его плечами заворочалась, но ничего не ответила. А мимо низом пролетали темные деревни, пронеслась подмигивающая редкими огоньками Середка, грозно насупившаяся острогом, и опять замелькали какие-то слепые одинокие домишки… Над Елизарово летуны дали большого левого крюка: леший забоялся блистающего в лунном свете креста над куполом монастырского храма. Далее было совсем спокойно, лишь на кривой версте к ним в хвост попытались пристроиться какие-то взбалмошные белые тени, вспорхнувшие с крыши психбольницы, но леший грозно цыкнул, и они сразу отстали. Баба за спиной в котомке вела себя примерно и только тихо заунывно напевала что-то из своего лесного репертуара. Она ожила на подлете к деревне Струково.

– Ктой-то под нами? – заинтересованно спросила она, резко высунувшись из мешка.

– Машина какая-то, – равнодушно пожал плечами леший, – сколько их уже обошли.

– А давай-ка пониже, милок, – жалостливо попросила баба, – окажи милость, что тебе стоит?