На Лене-реке

Солнце закатилось. Покрытый тайгой зеленый гребень горной гряды потемнел и резче обозначился на фоне заката. Редкие курчавые облачка, разбросанные по пылающему небу, одно за другим гасли и серели. Под откосом крутого берега легла полоса тени, и с катера, медленно тянувшего вверх по течению длинную шаланду, наполненную людьми, трудно было разглядеть береговую линию, и от этого река казалась еще шире. На верхней палубе катера стояли Луговой, Андрей и Людмила с подругой, маленькой, смуглой и подвижной женщиной. Подругу звали Ревекка Борисовна, работала она в музыкальной студии пианисткой.

— По времени ночь, а светло как днем, — сказал Луговой.

— Белая ночь! — продекламировала Людмила и как бы про себя продолжила: — Самое лучшее, может быть, единственно хорошее в этом бедном краю.

Андрей сделал вид, что не слышал ее последних слов.

— И не просто белая ночь, — сказал он, — а самая светлая и самая короткая в году. Ведь завтра двадцать второе июня… Чудесная прогулка. Хорошее дело вы организовали, Александр Тихонович…

— Приятно, когда хвалят, — улыбнулся Луговой, — но не по заслугам. Это все Сычев.

— Федор Иванович!

— Он. Помните, неделю тому назад рапорт подписывали. Вы еще сказали: «Ну, теперь, кажется, все. План выполнили и отрапортовали». Когда вы вышли, Федор Иванович и сказал мне: «Коротка память у нашего директора. Обещался отметить такое дело — шутка ли, на две недели до сроку полугодовой план выполнили, — а теперь говорит «все». Не грех бы людей поблагодарить, работали на совесть». Вижу, старик прав. Стали советоваться. Он и предложил: «Попросите Андрея Николаевича достать катер с лодкой, и свозим народ на остров на маевку. Самый хороший отдых летом». — «Предложение замечательное, — отвечаю ему, — только зачем нам директора просить? Дело это общественное. Вы, как предзавкома, организуйте, я вам помогу, а когда все будет готово, мы и директора пригласим. Наверное, не откажется».

— Как видите, не отказался, — засмеялся Андрей. — А ловко вы меня… подправили.

— Самокритика делом, — ответил Луговой ему в тон. — Нет, вы посмотрите, что на лодке творится!

На шаланде разместилось не менее сотни людей. Плыли уже больше часа. Сначала было тесно, потом «утряслись», и всем нашлось место.

На носу собрались старики. Центром и, видимо, душой кружка был Федор Иванович. Он что-то говорил и, судя по тому, как быстро росло число его слушателей, рассказывал что-то очень занимательное.

На корме гремела задорная «Калинка». Баянист в белой рубахе-косоворотке и небрежно накинутом на плечи пиджаке трудился, не жалея мехов баяна.

Ой, вставала я ранешенько,
Умывалася белешенько, —

перекрывая звуки баяна, на отчаянно высоких нотах, с привизгом, выводил сильный веселый девичий голос. И обступившие баяниста кольцом девчата и парни, притопывая и хлопая в ладоши, дружно подхватывали:

Ой ли да ли, калинка моя,
В саду ягода малинка моя.

А в тесном кругу, где, казалось, и повернуться-то негде, перед самым баянистом лихо отплясывала девушка в ярком голубом платье.

— Не могу разглядеть отсюда, что это за плясунья? — спросил Луговой.

— Кажется, это Надя, бывшая моя учетчица, — ответил Андрей. — Узнаю по ухватке. А ведь здорово пляшет? — обратился он к Людмиле.

— Вот именно, здорово, — усмехнулась Людмила.

— Любопытно, кто запевает? — спросила Ревекка Борисовна. — Богатый голос, только необработанный.

— К осени закончим клуб, — сказал Луговой, — развернем самодеятельность. Способной молодежи у нас много! Подберем хорошего руководителя и такой ансамбль песни и пляски сочиним, что небу жарко будет. Если хозяин, — Луговой прищурился в сторону Андрея, — не поскупится, тряхнет своим фондом.

— На хорошее дело и фонд найдется.

— Правильно, — подтвердил Луговой, — так что к Октябрьским праздникам, Людмила Петровна и Ревекка Борисовна, приглашаем на концерт.

— На концерт еще не созданного ансамбля в еще не достроенном клубе, — засмеялась Людмила.

— И создадим и достроим, — уже серьезно сказал Луговой. — Время работает на нас.

2

На широкой поляне, полого спускавшейся к воде, догорали костры. Молодежь, устав водить хороводы, петь и плясать у костров, прыгать через рвущееся к небу пламя, разбрелась по всему острову, и теперь песни, то задорно-веселые, то задушевно-грустные, доносились со всех сторон.

Вдоль опушки тальниковой рощи выросли шалаши. Кое-кто уже улегся отдыхать, но в глубине многих шалашей искрились огоньки папирос и шли тихие неторопливые беседы.

Андрей устанавливал палатку. Заниматься этим делом одному было несподручно, но Луговой задержался в соседнем шалаше — там разгорелся горячий спор на международную тему, а Людмилу и Ревекку Борисовну так доняли комары, что они забились под еще не натянутую, беспорядочно свисавшую с верхней перекладины палатку и наотрез отказались выйти хотя бы на минуту.

К Андрею подошел Сычев.

— Не раздумали, Андрей Николаевич?

— Что вы, что вы! — воскликнул Андрей. — Жду с нетерпением.

— Коли так, то пора. На утренней зорьке самая неводьба.