На краю света

— Эх ты, скрипач, живая душа на костылях! — Вася хлопнул Ступинского по плечу и подмигнул ему — Ты не толстовец ли, чего доброго? Вам бы с Ромашей на пчельнике жить, пчелок бы разводить, цветочки лекарственные собирать, вот была бы прелестная вещичка! А вы — в Арктику!

— Я не толстовец, — обиженно сказал Стучинский, — но думаю, что и в Арктике жить надо гуманно, культурно, вежливо.

— Знаете что, Фомич, — вмешался я. — Насчет гуманности я вам вот что скажу. Грили расстрелял своего солдата Генри за то, что тот крал у своих товарищей последние куски кожи. А эта кожа была единственной пищей умиравших от голода людей. Кто, по-вашему, поступал гуманно: Грили или Генри?

— Вот именно! — подхватил Вася Гуткин. — Если один прохвост мешает жить двадцати человекам, надо его убрать. И никаких разговоров. — Вася снова взял мандолину и, уже улыбаясь, сказал Ступинскому: — Толстовец! по глазам вижу, что толстовец — глаза мутные, как у бешеного судака.

Вася заиграл марш, смеющимися глазами посматривая на Ступинского. А Стучинский, тихонько отбивая такт ногой, продолжал задумчиво посасывать трубочку, изредка покачивая головой и двигая бровями.

Когда пришло обеденное время, мы двинулись в старый дом.

Здесь уже собралась вся зимовка. Столы были накрыты, но обед опаздывал. Никто не хотел садиться без Наумыча.

Наконец дверь Наумычевой комнаты распахнулась, и в клубах табачного дыма оттуда вышли заседавшие. Арсентьич рысью побежал на кухню, а остальные прошли в кают-компанию.

Молча расселись все по местам, выжидающе посматривая на Наумыча. Но Наумыч съел щи, съел картофельные котлеты с грибным соусом, съел компот и только тогда, поднимаясь из-за стола, сказал:

— Значит, в семь часов общее собрание зимовки. Быть всем до одного.

Встал из-за стола и Боря Линев. Он толкнул Желтобрюха локтем в бок и показал глазами на дверь.

— Пошли. Нартами надо заняться. Развихлялись все, как старый драндулет.

Я догнал Борисов в коридоре:

— Ребята, чего решили?

Боря Линев уклончиво сказал:

— Вот в семь часов узнаешь, а то не интересно будет.

И Каплин тоже ничего не хотел рассказывать. Он, по обыкновению, вздыхал, кряхтел и сумрачно говорил:

— Спросите у Наумыча. Что я — начальник, что ли?

В семь часов все двадцать человек собрались в кают-компании. Стремоухов, кусая заусенцы, сидел в кухонных дверях на пустом ящике и искоса посматривал на всех нас. Шорохов, осторожно наступая на забинтованные, втиснутые в резиновые калоши ноги и опираясь на костыли, прохромал на свое место и грузно сел, сложив костыли на полу около себя.

Наконец вошел Наумыч. Он долго усаживался в конце большого стола, разложил перед собой какие-то бумажки, жестяную коробку с папиросами, карандаши и, осмотрев кают-компанию, наконец сказал:

— Все собрались?

— Все.

— Ну. — сказал Наумыч, быстро взглянув на Шорохова, — я думаю, можно начинать.

Шорохов придвинул к себе пустой чайный стакан и постучал по нему карандашом.

— От имени профкома зимовки, — сказал он, — объявляю общее собрание открытым. На повестке дня как будто только один вопрос. Начальник хочет, чтобы мы поговорили насчет товарища Стремоухова. Ну, что же, поговорим. Изменений и дополнений к повестке дня нет?

— Есть, — спокойно сказал с места Боря Линев. — Разрешите?

Все, как по команде, повернулись в ту сторону, где сидел Боря, и уставились на него во все глаза. А Боря уже встал с места, вопросительно глядя на Шорохова:

— Можно?

Шорохов снова постучал по стакану:

— Только покороче, — недовольно сказал он. — Нечего тут рассуждать. Все и так ясно. Побыстрее, пожалуйста.

Боря весело посмотрел на Шорохова.

— Я быстро, — сказал он, — одну минуту. Вот что, товарищи, партийно-комсомольская фракция зимовки предлагает дополнить повестку еще одним вопросом. Мы считаем нужным этот вопрос поставить на повестку дня первым.

— Какой там еще вопрос? — перебил его Шорохов.

Боря поднял руку.

— Одну минуточку. Мы предлагаем в первую очередь поставить на обсуждение общего собрания вопрос о председателе нашего профкома летчике Шорохове. Мы считаем, что летчик Шорохов не может руководить профсоюзной работой на зимовке.

— Правильно! — весело крикнул Вася Гуткин и хлопнул ладонью по столу. — Это одна шайка-лейка!

На Васю зашикали и замахали руками:

— Тише ты! Не ори! Вот горластый!

— Ну, верно же, что одна шатия, — сказал Вася, разводя руками. — Чего же тут молчать?

Боря Линев постучал костяшкой пальца по столу и продолжал:

— Мы предлагаем сейчас обсудить резолюцию фракции по этому вопросу. Резолюцию огласит Платон Наумыч.

Уже не спрашивая разрешения у Шорохова, который растерянно, ничего не понимающими глазами продолжал смотреть на Борю Линева, спокойно поднялся со своего места Наумыч. Он взял со стола какой-то листочек бумаги и, поднеся его к глазам, спокойно и внятно прочел:

«Резолюция партийно-комсомольской группы по поводу поведения председателя профкома зимовки Шорохова Г. А.

«Ввиду того, что летчик Шорохов: