На краю света

Наумыч поспешно достал жестяную коробку с папиросами, уселся поудобнее, закурил, жадно затянулся дымом.

— Ну, докладывайте, где и как.

Выслушав наш рассказ, он недоверчиво покрутил головой, скривился и медленно проговорил:

— М-д-а-а. История. А может, это тоже какой-нибудь заструг был?

— Какой же заструг? — обиженно сказал Редкозубов. — Какой же заструг может быть с лыжами? Мы и лыжи видали и плоскости. Оба глядели и в бинокль и так, простым глазом потом уж видно было. Никакой это не заструг.

Наумыч повернулся к Савранскому.

— Как ты на это дело смотришь?

Савранский хмыкнул, пожевал губами.

— Свежо предание, а верится с трудом, — сказал он, покачивая головой. — Посмотрим, посмотрим. Если он и верно здесь, так никуда от нас не денется.

— Вы, что же — не верите нам? — спросил я. — Не верите?

Наумыч пожал плечами.

— Что значит — не верите? Я вот чему только верю, — он выпростал руки из собачьих рукавиц и помахал ими в воздухе. — Глаз — несовершенное орудие. Принесли бы какой-нибудь винтик, — ну, тогда другое дело. А то сами же рассказываете, что заструг за крепостную стену приняли. Как же вам верить?

— Значит, врем, да?

— Зачем же врете? Ты Гоголя читал? Помнишь, какие там чертовины семинаристу Хоме Бруту представлялись?

— Хорошо, — сказал я, — пусть только немного разведрится, мы вам покажем семинариста с лыжами.

Но в этот день так и не разведрилось. Ветер немного стих, но навалился густой туман, а потом снова поднялся ветер, и ночью палатку так мотало, что несколько раз я просыпался и со страхом думал, что вот-вот наша палатка сорвется и улетит, и мы окажемся под открытым небом.

На другой день, сейчас же после завтрака, Наумыч, Редкозубов и я двинулись на поиски самолета. Мы забрали на этот раз снеговые очки, компас, веревки, положили в рюкзак 20 банок мясных консервов, резиновый мешок сухарей, банку сливочного масла, пачку спичек. Эти запасы мы решили оставить в гурии.

Шторм к утру стих, но все еще заметал поземок, на куполе ледника лежал густой туман.

Ни самолета ни второй скалы с гурием не было видно в белесоватой мгле.

Мы надели очки и гуськом двинулись в том направлении, где вчера мы заметили самолет. Мы шли двадцать минут, полчаса, час, туман стал густеть, снова вокруг нас сомкнулась белая, бесцветная муть, снова поднялась вдруг метель, и мы повернули обратно.

Мокрые, усталые, злые, мы возвратились в свою палатку.

— Ну, нашли? — бросился к нам навстречу Савранский.

— Ищи ветра в поле, — злобно проворчал Наумыч, пролезая на свое место. — Вымокли только, как цуцики.

Савранский недоверчиво покосился на нас с Редкозубовым и протяжно сказал:

— Ин-те-рес-но.

Отдохнув и напившись чаю, мы снова вылезли из палатки. На этот раз решено было искать вторую скалу с гурием.

Мы блуждали по леднику часа три. То и дело мы подходили к самому обрыву, то и дело дорогу нам преграждали извилистые каньоны, далеко вдающиеся в ледник. Мы выбились из сил, совсем потеряли в тумане всякую ориентировку и кое-как снова вернулись назад.

После обеда мы пошли в третий раз. Мы забрали с собой все пустые консервные банки, которые только накопились у нас, взяли камней, пустые коробки от спичек. По дороге мы вместо верстовых столбов расставляли банки, камни, складывали из спичечных коробочек приметные знаки. Но скоро наши запасы иссякли. Мы опять шли в зелено-розовом тумане, ничего не видя, ничего не различая вокруг.

— Стойте, — сказал вдруг Редкозубов. — Я кое-что придумал.

Он снял со спины рюкзак, развязал его, вытащил банку мясных консервов, потом снова завязал мешок, надел его на спину и, размахнувшись, швырнул банку ребром на снег. Она покатилась, махая этикеткой.

— Лучше бы мячик, конечно, катить, — сказал Редкозубов, — но раз мячика нет, и это сойдет.

Теперь мы смело шли вперед. Теперь мы уже не опасались, что свалимся под кручу ледника. Раз впереди катится банка, значит дорога есть, никуда мы не свалимся.

Но и на этот раз мы повернули назад ни с чем: снова поднялась метель.

Мы уже совсем подходили к своей скале, когда вдруг метель стихла, и, обернувшись назад, Наумыч вдруг увидел вдали, там, откуда мы только что возвратились, высокую черную скалу с гурием на вершине.

— Ну что? Скала или нет? — радостно закричали мы с Редкозубовым. — Теперь верите?

Наумыч засопел.

— Надо еще до нее дойти, посмотреть, скала ли, — может, опять какой-нибудь заструг.

— Хорошо, пошли назад, — решительно сказал Редкозубов. — Теперь хоть видно, куда итти. Не собьемся.

Мы повернули и быстро зашагали назад. Туман немного рассеялся, и нам уже не нужно было катить перед собой консервную банку.

В каких-нибудь сорок минут мы дошли до скалы. Она была очень похожа на нашу: такая же черная, высоченная, дикая, голая. На лысом ее темени стоял высокий, сложенный из больших камней столб — гурий.

Мы подошли к гурию и тщательно осмотрели его со всех сторон.

— Вот здесь похоже, что кто-то копал снег, — сказал Редкозубое, показывая на небольшую ямку у подножия гурия. — Может, Шорохов отсюда и выкопал консервы-то?

— Может быть, — согласился Наумыч, осматривая ямку. — А ну-ка, покопайте поглубже.