На хвосте Техас

После этого они вместе ели каждую ночь. Психиатр запихивал в себя без разбору все, что перед ним ни ставили, и вежливо продолжал задавать самые интимные вопросы, а ответы Митча комментировал так, что они то занимали его, то пугали, а то и возмущали до глубины души.

— Игра в кости — это своего рода заменитель, — услышал он однажды от доктора. — Этакое компенсирующее средство. Вас страшит, над вами довлеет импотенция отца. Он так и не нашел, чем ее восполнить, а вам вот повезло.

— Ох, полноте, док! — рассмеялся Митч. — Я мог бы завести гарем.

— Ну и что? Вполне возможно. Но этот страх в вас все равно присутствует. Человеком, уверенным в своей мужской силе, никогда не верховодит жена, как это делает с вами ваша Тидди.

— Это вовсе не так! Я стараюсь следовать доводам рассудка. Она приносит в семью большую часть денег, а значит, вправе ими и распоряжаться.

— Но она ведь всегда зарабатывала больше, не так ли? В этом плане у вас ничего не изменилось. А деньги для нее, очевидно, не представляют никакой ценности — это нечто такое, чем можно швыряться. Как тогда это вяжется с ее стремлением не считать вас за мужчину?

— Проклятие! Я битый час вам толкую, что это не так! Я люблю мою жену! И хочу сделать все, чтобы порадовать ее, сделать счастливой.

— Так и должно быть, — вкрадчиво промурлыкал Стейнхопф. — Конечно, при условии, что и она тоже делает все, чтобы порадовать вас, сделать счастливым.

— Но...

— Понимаю! Поверьте мне, я понимаю! — мягко прервал его доктор. — И прошу вас принять неприемлемое. Вы знаете вашу жену, как никто другой. Между вами нечто особенное, то, что принадлежит лишь вам двоим — неприятности, пережитые вместе, сокровенные слова, интим, тепло и восторги — словом, все то, что является драгоценным и уникальным для каждого брака, каким неудачным он ни был бы на самом деле. Говорят, муж всегда последний, кто узнает печальную правду о своей жене.

Конечно, так оно и есть. А как же может быть иначе? Ведь он к ней ближе всех. Но вдумайтесь, Митч, именно эта близость как правило, и ослепляет мужа, мешает ему быть объективным. Один пациент однажды заявил мне с великой горечью, что я не в состоянии понять, каково это быть негром. Я только и мог, что возразить: он тоже не представляет, каково быть белым.

Митч нахмурился. Ему показалось, будто доктор сказал о чем-то весьма неприличном.

Между тем Стейнхопф мягко продолжал: — Помимо вашей, Митч, крайне субъективной точки зрения, огромную роль играют и обстоятельства детства. Вы росли в условиях, которые нормальными, увы, не назовешь, а поэтому и ваша нынешняя жизнь не шокирует вас в той степени, как должна была бы. Ваша жена не так уж сильно отличается от вашей матери. Она тоже, по-видимому, страдала отсутствием материнских инстинктов, но зато с избытком была наделена сексуальностью. Тидди по сравнению с ней...

Митч вскочил и бросился к выходу. Доктор догнал его и засеменил рядом, обещая, что они еще вернутся к этой теме, объясняя, что это непременно надо сделать, ибо остается еще много недосказанного.

В тот момент Митч думал иначе. Он был по горло сыт и этой беседой со Стейнхопфом. И все же они вернулись к той теме, и не раз, причем по настоянию самого Митча. Неудивительно, ведь он все с большей тревогой начинал задумываться о себе и Тидди.

Митч по-прежнему любил ее или считал, что любит, но их отношения стремительно ухудшались. Чем больше он видел Тидди, тем сильнее в ней разочаровывался.

А видел Митч ее теперь много, почти постоянно. И она затаскивала его в кровать сразу же, едва он переступал порог дома. Но ее в общем-то нормальные требования, предъявляемые к нему, как к мужчине, неожиданно стали для Митча источником отчаяния и отвращения из-за формы, в которую Тидди их облекала. Она не умела спокойно, обстоятельно и откровенно разговаривать на самые простые житейские темы. И почему только он не замечал этого раньше? То, что прежде Митч принимал за ум, было вопиющим невежеством — Тидди, как попугай, повторяла то, что слышала от других.

Оказалось, что у нее напрочь отсутствует чувство юмора.

Подшучивать над Тидди или просто смеяться в ее присутствии было опасно, так как это легко могло привести ее в безумную ярость.

— Тебе лучше не раздражать меня. С муженьками, которые подшучивают над своими женушками, случаются очень плохие веши, — предупреждала она.

Тидди не уделяла никакого внимания маленькому Сэму и злилась, когда Митч занимался с ребенком. От мужа она требовала только одного — секса, желая его вновь и вновь. А когда он уже больше не мог удовлетворять ее, начинала хныкать и дуться, впрочем не скрывая при этом, что в общем-то довольна, хотя была бы не прочь и еще...

Вот почему разговоры Митча с доктором Стейнхопфом возобновились. Более того, он во всех деталях описал ему всю историю его взаимоотношений с Тидди с самого начала.