На хуторе

— Ах, дети мои, дети мои! — с глубоким вздохом сказала старушка, — говорят, что когда долго живешь, то привыкаешь к горю. А вот я боюсь его все больше и больше; боюсь уже не за себя, а за вас, за внуков, и жизнь мне кажется страшной. Смотрю на своих крошек и думаю о том, как много тяжелого, горького придется им испытать.

— А они, в свой черед, будут бояться за своих детей и внуков, — сказал кто-то. — И так до бесконечности…

— А говорят, — горячо заметила Наташа, — говорят, наша сила в науке. Разве она успокоит наш страх жизни? Разве она докажет нам, что наши дети будут счастливее нас?

— Наука! — продолжала Наташа. — Но что мне в том, что два человека на двух концах земли могут переговариваться друг с другом, как соседи, потому что их соединяет проволока и еще какие-то эфирные волны! Я знаю, что, когда человек страдает, другой, рядом стоящий, не может уделить ему даже от избытка своего счастья, потому что их не соединяет ничего. Отчего мама и мы все не сумели отстранить удара от старика, который придет завтра и не застанет своего сына? Отчего мы не сумеем утешить его и только спрячемся от его горя?

Никто не ответил ей. Дети пришли и сели на ступени.

— Спать вам пора! — сказала бабушка, ласково гладя их по головкам.

К балкону, сбоку, подошел Петр. Его заметили только тогда, когда он был уже совсем близко.

— Петр! Что ты? Что такое? — разом спросили все. Петр поднял лицо и взглянул на звезды.

— Отошел наш Семен! — сказал он и широко перекрестился.

Кто-то ахнул и сейчас же замолк.

— Что такое, бабуся, «отошел»? — спросила меньшая девочка и положила свои ладошки на щеки старушки.

Петр не уходил и стоял, опираясь рукой о балкон. А печальная весть бежала по двору, и было похоже на то, что из ворот сарая, от одинокого огонька расползлась по широкому темному двору неожиданная, зловещая и всегда величественная тайна. Нелепые звуки доморощенных инструментов оборвались и замерли. Но в то время, как люди затихли, не зная, что сказать, звезды, казалось, блестели еще ярче, потому что для них на земле не могло существовать ни тайн, ни горестей, ни радостей. С той высоты, на которой горели они, земная жизнь не могла представляться ни важной, ни интересной.

[1]