На Исток-речушку, к детству моему

По брюхо кони, хрипят, тонут... Вода в коробок просачивается... Вопят ребятишки, воронье насмехается... Рвут кони вены свои и сухожилия!!! Выпрыгнуть из трясины проклятой хотят!! Терзает постромки пристяжная Рыжка. Рушит оглобли коренник Гоголь. Режет злобой горло председатель!

- Пошел, стервец, но!! Но!! Бич... Бич дай, раззява, чтоб тебе со всей смородиной, будь она проклята! Вылазьте, прыгайте в грязь, сукины дети! Коней решу - утоплю всех в этом болоте!.. Эй вы, сволочи дохлые!

Свистнул бич по лошадьим хребтам и мать зацепил, то ли случайно, то ли в сердцах. Та голосит, причитает... Оттащила ребятишек, лица не видать - вся в жиже, в вони, по шее кровушка змеится, может, и лошадиная.

Вовка орет:

- Папа, не надо бить маму... папа, не бей маму!..

Ванька трясется. Глаза как у бешеного чертенка - ему коней жалко:

- Не бей коней, не бей, не бей, не бей коней!..

- Замолчи, ублюдок! Засеку всех в кровь! - кричит отец, а сам постромки рубит - освобождает Рыжку. Та совсем смирилась, по уши ушла почти и Гоголя тянет. Освободил ее председатель, кинулся к задку коробка. Пружинится, приноравливается Гоголь. Раскачивает коробок председатель. Даже воронье затихло, глядя, как трудятся мужик и конь.

- Пошел, милок!!!

Выстрелил бич... Взвизгнул Ванька... Простонала мать... Ржанула кобыла... Рванул изо всей силушки своей хорошей конь и победил.

Вытянули на ту сторону!.. Стал председатель убытки считать. Колесо к чертям... оглобли пополам... постромки порублены, кони и дети одного цвета загнанного, замученного.

Только мать одна как ни в чем не бывало: умылась уж где-то и опять солнышком сияет.

- Ну, слава нашим, перескочили... Теперь-то уж мы черта лысого без смородины вернемся... - подмигивает ребятишкам.

Коней обтереть сеном, обсушиться маленько - дух перевести. Колесо, оглобли наскоро вожжами перемотать, обматерить еще раз всех напоследок сердце освободить - и помаленьку...

- Пошел, милок.

Кони тронули.

Ермолай Сотников

Колхозный пасечник издали коней председателевых узнал. "С Мотькой, однако, с ребятишками... за смородиной, однако. Ох, баба! Ну, знает, куда ездить... ведра четыре упрет, знамо дело... Орду свою с собой прихватила, знать, облаву затеяла на смородину мою".

Так он стоял и рассуждал с собой, на одной ноге, упершись костылями в землю, под широченной кепкой, как здоровенный гриб. И щурился против солнца, откуда шагом шли председателевы кони... или стояли на месте? Но раз увеличивались, стало быть, шли. Но почему шли, когда председатель всегда с громом и собаками к жилью подлетал... "Кони устали, что ль, или насажал много? Но как же они через ляху, через чертово болото... или перелетели на крыльях каких? Но так просто я вам свои кладовые не покажу, нет, не покажу, не разрешу... Вы у меня отработаете эту смородину. Не погляжу, что председатель да председательша! И ребятишек заставлю работать! Я вас научу смородину любить!"

- Стой, милок!

- Здорово ночевали, гости дорогие! А я было хотел половики постлать и за вами послать, а вы сами явились. Чего вам дома не сидится?! А что с конями-то? Ох, разъязви тебя... вот это хозяин! Ты почему коней-то не жалеешь, а?! Срамота какая! О, да у вас авария, однако? Колесо-то, как обратно?..

- Твое возьму.

- Мое? А я с чем останусь? Может, ты и ногу мою конфискуешь?

- Завтра с одноруким пришлю.

- Да вы что? Обратно сегодня или заночуете?

- Может, сегодня, а может, завтра, по росе... Баню затопляй...

- Баню? Вы, что ли, по бане соскучились или еще зачем? Медку ведерко или еще чего?

- Да вон смородины захотела, не отвяжется, чуть коней не решил.

- Это разговор хороший. Рясная, шибко рясная смородина нынче, и места тут небраные, нетронутые... не отходя с куста, на всю зиму, ага... Но смородину-то отработать, однако, надо... надо, надо... Ребятишки, сведите коней к обрыву, искупайте и напоите... Рыжку спутайте, а Гоголь не уйдет. Иль тоже спутать... Нет, не надо, не отойдет он от нее. И по пути березничку веника на четыре наберите. Не больше как на четыре. Да не ломайте, поаккуратнее... проверю... Мотька! Бери ведро и, пока не рассиделась квашней, дуй в Волчью забоку... Да по краю чеши, в чащобу не забирайся, по краю крупнее, врать не стану. А мы с тобой, Ларионыч, нужник сейчас переставим, а уж потом баней займемся.

Беспокойный это был мужик, Ермолай Сотников. Все его на свете интересовало, свербило, не давало спать. Дед любил узнавать, работать и творить все сам, своими руками. Даже стриг себя сам. Стриг наголо. Не всегда ровно выходило, кое-где иногда наблюдались огрехи. Из чего дед заключил и нередко повторял, что "надо уметь постригаться... Не то тебя постригут". В солнце всегда носил большую кепку с огромным козырьком, тоже сварганенную своими мозолистыми руками. Такой человек на месте не посидит спокойно, все чего-нибудь ищет поработать. Без дела уставал, хандрил, проклинал весь белый свет и все, на чем он держится.