«…Однажды вечером у меня в доме собрались женщины на пряжу. Пришли и мужчины, они просто сидели, разговаривали. Неожиданно вошел Филимон Бодой с наганом в руке и спросил бригадмильца Штефана Кирикэ: «Ты меня разыскиваешь? Вот я здесь». Кирикэ промолчал. Бодой ударил его несколько раз рукояткой нагана по лицу, и Кирикэ упал, весь в крови…»
«…Ночью ко мне в дом постучали. Я открыл, вошли Бодой и Губка Александр. Бодой потребовал, чтобы я отдал ему оружие, которое мне, как бригадмильцу, дала милиция. Я ответил, что никакого оружия в доме нет. Они все перерыли в комнатах, забрали мои брюки, ватник, сапоги, наручные часы, швейную машинку, увели двух овец и забрали восемь кур. Перед уходом Бодой три раза выстрелил из пистолета в стену, показал на пробоины и сказал, что когда коммунистов прогонят, он меня расстреляет возле этой стены…»
«…После прашовки кукурузы мы ехали с поля на подводе в село. На дороге нас остановил Бодой, одетый в черные брюки и черную фуражку. У него были автомат и винтовка. Он схватил моего маленького ребенка, которого я брала с собой на работу, и унес его в виноградник. Мой муж работает бригадиром в колхозе, я недавно вступила в комсомол…»
ЗВЕНЬЯ ОДНОЙ ЦЕПИ
Майор Жугару постучал карандашом по столу. Утренняя оперативка началась. Сотрудники уже научились по характеру этого стука распознавать настроение нового начальника. Сегодня стук был громкий, настойчивый — верный признак того, что начальство не в духе. Разговоры мгновенно смолкли. Хмурое, озабоченное лицо майора не предвещало ничего хорошего.
— Начнем с главного, — Жугару открыл лежащую перед ним папку, полистал бумаги. — А главное — вот оно. — Он приподнял папку с делом Бодоя, подержал на весу и в сердцах бросил на стол. — Главное — Бодой… — Казалось, ему стоило большого труда произнести это имя. — Вчера на бюро райкома меня спросили: до каких пор эта бандитская сволочь будет разгуливать на свободе и творить свое черное дело? И вот сейчас этот вопрос я хочу задать всем нам. — Майор обвел глазами поочередно каждого и уперся тяжелым взглядом в капитана Москаленко, который только что приехал из Мындрешт и не успел доложиться начальству.
Капитан быстро поднялся:
— Кое-что рисуется, товарищ майор, работаем над связями. Но конкретного пока почти ничего, к сожалению. Законспирирован он крепко, боятся его люди, молчат. И Парапел, тот, что у Бодоя кузнечному ремеслу обучался, тоже молчит. Ужом вьется, знает, будь он неладен, где его дружок прячется, по всему видать, что знает, а слова не вытянешь. Между прочим, — озабоченно заметил капитан, — у него кузня как раз напротив сельсовета. Все на виду… кто приходит, кто уходит. Наблюдательный пункт — лучше не надо. Они все о нас знают. — Почти все, — после паузы поправился он.
— Надо, Андрей Кондратьевич, использовать все каналы. С людьми больше говорить, поближе к ним, и подход, подход — все расскажут. Да вы это и сами не хуже меня знаете. С матерью Губки был разговор?
— Был, товарищ майор. Старуха неглупая, себе на уме. Понимает, что к чему. Обещала с сыном поговорить. О Бодое отзывается с ненавистью, говорит, что это он сделал ее сына бандитом.
— Положим, у ее сынка своя голова на плечах имеется, не маленький, — усмехнулся Жугару. — После совещания поговорим подробнее, а сейчас обсудим новую информацию. Заслуживающие пристального внимания сведения получены от жителя Мындрешт Савы Тудоса.
— От Тудоса? — искренне удивился Москаленко. — Мы с Пынзару с ним же не работали.