На исходе февраля

– Да как же одинокий? Вон сын его приехал, – удивленно ответила Савельевна, кивая на огромную роскошную машину, припаркованную прямо возле подъезда. И тут же спохватилась: – А вы сами кто ему будете?

– Сын? – Марина так и застыла с отвисшей челюстью. У милого Петра Никаноровича был сын, бросивший отца в одиночестве на произвол судьбы? Ну сейчас он у нее попляшет!

Словно шутиха, запущенная умелой рукой в новогоднее небо, Марина взвилась и громко потребовала:

– Номер квартиры?

– Тридцать пять, – растерянно доложила Антонина Савельевна, решительно отказывавшаяся что-либо понимать.

Нудный и противный сноб Никанорыч, не жаловавший соседей и цедивший сквозь зубы лишь приветствия при встрече, долгие годы жил в полном одиночестве. А тут вдруг такой крестный ход, не успел покойничек остыть. Неужели наследство какое оставил? Хотя что с него взять? Пальто молью траченное?

Но любопытство жгло изнутри. Если бы не больные ноги, не дававшие ей подняться выше собственного первого этажа, Антонина Савельевна наверняка последовала бы за странной женщиной, со всех ног бросившейся в подъезд и так и не ответившей на вопрос, кем она приходится покойному, но рыдавшей так искренне, что сомневаться не приходилось – они близко знакомы. Может, любовница? А что, кого сейчас удивишь такой разницей в возрасте? Ай да Никанорыч, ай да сукин сын! Так вот почему он игнорировал все ее попытки свести знакомство поближе.

Не утерпев, старуха с трудом поднялась с лавки и, опираясь на толстую палку, заковыляла к подъезду в надежде уловить хотя бы драгоценные крупицы потенциального скандала.

Марина тем временем взлетела на четвертый этаж и решительно толкнула обитую видавшим виды дерматином дверь, рядом с которой красовался облезлый латунный номер 35, и вошла в квартиру.

Прихожая была под стать обшарпанному дому. Пожелтевшие обои в цветочек, местами отошедшие от стен. Крошечное пространство, где кучно ютились аккуратная подставка для обуви, зеркало и небольшая полочка для мелочей. Рядом с ними – кованый держатель для зонтов. Почему-то этот старомодный утонченный предмет вызвал новый поток слез. Старик стремился к прекрасному, вот только возможностей у него для этого не было.

Все это Марина отметила автоматически, пока, не снимая обуви, фурией пронеслась через прихожую и ворвалась в зал, посреди которого стоял высокий стройный мужчина. Он смотрел в окно и не обернулся, услышав чьи-то шаги. Руки сцепил за спиной, а голову опустил, словно кающийся грешник. И поделом!

– Да как же вы могли! – от всего сердца с негодованием воскликнула Марина и застыла, словно не вовремя обернувшаяся жена Лота.

Мужчина повернулся, и она оказалась лицом к лицу с Глебом Петровичем, собственным работодателем. Слова застряли в горле, а неизменное непроницаемое выражение лица Глеба сменилось искренним удивлением:

– Ма… – Как же ее звали-то, эту тетку, моющую туалеты? Маша, Марина, Марианна, прости господи?

– Глеб Петрович… – Та тоже выглядела ошарашенной и, внезапно растеряв всю воинственность, забормотала: – Я не знала, что вы сын Петра Никаноровича, как же это так… Примите мои соболезнования. Я думала, что он одинок.

– А что вы здесь делаете? – Глеб первым пришел в себя и с подозрением уставился на прислугу. Вот уж с кем отец никогда не водил знакомств, так это с поломойками. Не его полета птицы. И все же она здесь.

– Я… я знала вашего папу, – пояснила Марина, – мы с ним каждый день общались.

– Вы с ним общались? – растягивая в несвойственной ему манере слова, Глеб сделал шаг по направлению к Марине и оказался совсем близко. У той перехватило дыхание от горьковатого парфюма.

Холеный красавец Глеб выглядел этакой дверью в Нарнию, через которую из серого и убого крошечного мирка хрущевки, где сегодня утром в одиночестве умер его отец, можно легко шагнуть в удивительную волшебную вселенную, населенную красивыми богатыми людьми. Вселенную, где таким, как Марина, не место. Именно поэтому он так удивился сейчас узнав, что она вообще могла общаться с его отцом.

– Да, общались! – с вызовом ответила она. И, уже понимая, что ступает в пропасть, не удержалась: – В отличие от вас. Все эти годы вашему отцу даже слово было молвить не с кем! Он каждый день приходил в магазин, где я работаю, покупал на жалкие гроши минимальный набор продуктов и разговаривал со мной. Потому что был безумно одинок. И умер он тоже в одиночестве! – немного повысив голос, Марина все-таки выплеснула накипевшее.

– Что вы сейчас пытаетесь сказать? Что я дерьмовый сын? – Глеб слегка нахмурился и стал волшебным образом еще красивее.

– Я пытаюсь сказать, что нельзя бросать отца в таком возрасте в полном одиночестве! Если бы вы были рядом, возможно, он бы остался жив.

– Да что вы знаете обо мне и моем отце? Может быть это он был дерьмовым отцом? И кто вы вообще такая, чтобы судить? – отбросив в сторону светские приличия, рявкнул Глеб, давая себе волю и выплескивая боль, разочарование, стресс и страхи, мучавшие его последние год.