На фиг нужен!

Существующее положение дел устраивало в равной степени обоих супругов, как люди неглупые, и тот и другой понимали, что так не будет длиться вечно, рано или поздно все закончится, но от этого азарт становился все сильнее, потому что после сорока – иное качество жизни, иная острота чувств, иное осознание истинных потребностей. И что удивительно: чем честнее ты по отношению к самому себе, тем больше лжи в контактах с внешним миром. Но и к ней привыкаешь, успокаивали себя Маша с Мишей и прямо смотрели друг другу в глаза, оставив страдания на потом.

А те себя долго ждать не заставили. Просто о том, что начало положено, Рузовы не сразу догадались.

* * *

Первым удивил Феликс, вместо традиционного пожелания доброго утра приславший короткое эсэмэс с неожиданным для Машеньки текстом: «Майя беременна».

– А как же я? – не выдержала Маша и задала-таки вопрос о том, каково ее личное место в жизни многодетного папаши из Питера.

– Ты же знаешь, – шепотом ответил ей Феликс: – Я люблю тебя.

– Я тоже, – ласково пропела ему Машенька, а потом приказала: – Не звони мне больше.

И тот послушался и даже не попытался выпросить очередной испытательный срок для того, чтобы определиться и наконец-то взять быка за рога. Просто перестал звонить и писать, чем вверг Машу в полное уныние. Без Феликса жизнь показалась ей тусклой и бессмысленной, о чем она тут же сообщила ему в поэтическом письме, которое теперь предусмотрительно отправила на рабочую почту: «Разлетаются заметки в никуда: // «Доброе утро, спешишь куда?» // Вместо: «Знаешь, я скучаю, я тоскую, // Я в своем воображении рисую // Твои руки, движение в такт…» // Извини, мой любимый, если что-то не так…»

Не выдержал. Перезвонил, хотя поклялся жене, что больше никогда-никогда. По-детски плакал в трубку в расчете на то, что Машенька пожалеет и простит. И она пожалела. А со временем и простила, предложив не разрывать отношения окончательно, остаться друзьями. «Мы же цивилизованные люди», – написала Маша и поблагодарила за то, что Феликс был в ее жизни. Уже могла позволить, потому что и боль прошла, и обида, и остались только приятные воспоминания и прилагавшийся к ним эсэмэс-архив.

– Ты все равно пиши мне, – попросил растроганный Феликс и поначалу читал подробные отчеты о Машенькиной жизни с подлинным интересом, но только до тех пор, пока в них не появилась информация о том, что ее жизнь с мужем изменилась в худшую сторону.

– Понимаешь, мы очень отдалились друг от друга, в том числе и в сексуальном плане. Я не хочу, он не может, – откровенно призналась Маша и замерла в ожидании ответа.

– Твой Миша стал импотентом? – не без злорадства посочувствовал бывший любовник, чем обрек себя на долгую историю о том, что в семье мужа – трагедия, тяжело больна Машенькина свекровь, Марина Леонидовна.

– Прооперировали по-женски, там – онко, – добросовестно вела репортаж с места событий Маша, даже не задумываясь над тем, что Феликсу это может быть и неприятно, и неинтересно.

– Держись, – коротко отвечал он и решительно удалял письмо из рабочей почты: Машенькина готовность честно делиться самым сокровенным стала невероятно раздражать его.

Раздражала Маша и собственного мужа, но почему, тот не знал. Или просто не умел сформулировать. Скорее всего, Мишино недовольство оказалось связано с тем неприлично радостным мироощущением, которое не покидало Машеньку даже «во дни горестных раздумий».

– На этом жизнь не заканчивается, – попробовала она успокоить супруга, чем вызвала жуткое сопротивление.

«Молчи, дура!» – захотелось ему рявкнуть в ответ, но он сдержался. Перед глазами стояла лысая Эльза, по иронии судьбы оказавшаяся в одном отделении с его матерью.

– Какими судьбами? – Эльза не стала делать вид, что не узнала Рузова. Наоборот, погладила себя по свежеобритой голове и грустно усмехнулась, напомнив об их последнем разговоре: – Хорошо, собаку не завела…

– Могла бы позвонить, – пробормотал Миша и буквально заставил себя посмотреть ей в лицо: – Мы же не чужие…

– Я помню. – Эльза потупилась.

– Тебе что-нибудь нужно? – Он взял ее за руку.

– Ничего не надо, спасибо, – чуть слышно выговорила она и подняла глаза.

«Умирает, – пронеслось в голове у Рузова, – только бы не заплакать!»

– Выздоравливай, Эльза.

– Обязательно, – горько усмехнулась та и тенью двинулась в сторону ординаторской.

Не пошел Миша за ней, побоялся, и к матери не пошел, поехал к очередной Бусинке, что поглупее да помоложе. Забыться хотел и ни о чем не думать, иначе, боялся, сердце не выдержит – разорвется на части, а ему еще Ирку поступать, да и мало ли какие еще дела. На вопрос «Как мама?» отвечал скупо, по-мужски и почти правду: что не видел, не разговаривал, потому что в отделение никого не пускали – СЭС проверяла.

Пока врал, чувствовал, что ненавидит и себя, и Машку, и жизнь эту долбаную, что так к ногтю прижала, кислород перекрыла и словно бульдозером переехала.

– Не переживай, Миша, – прониклась его настроением Машенька и погладила по голове, как маленького.

– Не трогай меня, – с отвращением прошипел Рузов, еле сдерживаясь.